Но они были свободны.
И пока они сидели в гробовой тишине, слушая, как у Мэйлинь от пережитого ужаса стучат зубы, с востока донёсся первый крик петуха. Он был хриплым и не слишком бодрым, но он возвещал о наступлении нового дня. Дня, в котором у них не было ни трона, ни слуг, ни дворцов, ни даже сносного платья. Но зато они были друг друга. И странное, непонятное чувство, что самое страшное — быть пойманными и казнёнными — уже позади. А впереди… впереди была полная неизвестность. Но это была их неизвестность.
Глава 79
Воздух в покоях нового повелителя был густым и тяжёлым, словно свинцовые облака, сгустившиеся перед удушающей грозой, хотя за ажурными рамами окон лежала безмятежная, ясная ночь. Цан Синь стоял у распахнутой двери на балкон, его неподвижная фигура резко вырисовывалась на фоне тёмного бархата неба, усеянного холодными бриллиантами звёзд. В его руке был кубок из тончайшего фарфора, наполненный тёмным, густым вином, но губы не прикасались к напитку. Никакой нектар не мог утолить ту жажду, что тлела в глубине его существа — жажду не влаги, а ответа, смысла, которого не было.
Завтра — коронация. Великий акт, финальный аккорд в симфонии его мести. Торжественный миг, когда он, Цан Синь, последний отпрыск растоптанного рода, окончательно и бесповоротно воссядет на Золотой Трон Дракона. Он должен был испытывать торжество, пьянящее ликование, сладкое, как нектар, удовлетворение от свершившейся справедливости.
Но внутри была лишь ледяная, зияющая пустота. Обсидиановый трон, инкрустированный чёрным деревом, что теперь возвышался в тронном зале, казался ему не символом власти, а огромным, чужим и невыносимо одиноким саркофагом. Он видел себя на нём — фигуру в горностаевой мантии, окружённую раболепными поклонами, но по-прежнему сидящую в одиночестве на вершине.
Его пальцы, белые от напряжения, непроизвольно впились в грудь сквозь тонкий шёлк парадного халата. Там, где когда-то зияла рана стража Тан Лань, теперь была лишь гладкая, холодная кожа — демоническая плоть затянула её за считанные часы. Но другая рана, невидимая, не заживала, а сочилась ядом воспоминаний.
Он с силой отшвырнул кубок. Хрусталь со звоном, чистым и острым, как лезвие, разбился о полированный мрамор пола, оставив после себя кровавые брызги вина и россыпь сверкающих осколков. Так же раскалывалось его сердце.
Он боялся её видеть. Он боялся, что ярость поглотит всё, и он совершит необратимое — принесёт её в жертву призракам прошлого, о чём будет жалеть всю свою долгую, проклятую вечность.
Но сильнее всего он боялся того, что может увидеть в её взгляде. Боль. Растерянность. Страх. А ещё ту самую чуждую, необъяснимую силу, что он ощутил в ней в последние недели. Потому что если он увидит это, тогда рухнет вся хрупкая, кровавая конструкция его мести. Вся ненависть, что была его пищей, его силой и его проклятием, рассыплется в прах, как тот хрустальный кубок. И останется лишь оголённое, беззащитное и самое запретное желание — желание того, что по всем законам крови, долга и реальности не могло и не должно было случиться.
Он — демонический император, поднявшийся из пепла на костях её рода. Она — пленённая принцесса-узурпатор, последнее напоминание о мире, что он уничтожил. Между ними лежала пропасть, вымощенная телами его и её семьи. И он стоял на краю этой пропасти, понимая, что следующий шаг — будь то вперёд, к ней, или назад, в объятия мести — навсегда определит, станет ли он истинным повелителем или навеки останется пленником собственного прошлого.
Внезапно дверь в его покои с оглушительным грохотом распахнулась, ударившись о мраморную стену. В проёме, запыхавшись и сбивая дыханье, стоял молодой стражник из его личной гвардии — демон низшего ранга, чья кожа ещё хранила землистый оттенок недавнего пребывания в подземном мире. Его лицо было мертвенно-бледным, а в глазах, полных адского огня, плясал настоящий, животный ужас. Он споткнулся о высокий порог, грузно бухнулся на колени и ударился лбом о пол с таким стуком, что, казалось, треснула плита.
— Прости, Повелитель! — он бормотал, не поднимая головы, его голос срывался на визгливый шёпот. — Я не знал, как… как доложить… Осмелился побеспокоить…
Ледяная ярость, всегда дремавшая под тонкой плёнкой самоконтроля, мгновенно вспыхнула в Цан Сине. Она была как раз кстати — знакомый, жгучий поток, отвлекающий от внутренней, невыносимой муки. Она была проще. Понятнее.
— В чём дело? — его голос прозвучал низко и грозно, не повышая тона, но наполняя комнату таким демоническим давлением, что воздух в ней затрепетал, а пламя свечей отклонилось, словно от порыва ветра.