Раздался глухой удар о что-то мягкое внутри (судя по звуку, о соломенную подстилку), а затем приглушённое, полное боли и обиды: «Ой-ой-ой-ой!..»
Мэйлинь, оставшись снаружи, удовлетворённо вытерла руки о свои лохмотья.
— Ну вот. Проникли. Теперь бы только не наткнуться на хозяев. А то объяснять, что принцесса императорской крови застряла у них в окне, будет несколько… неловко.
Лань лишь вздохнула, предвкушая, какие ещё испытания готовит им этот «простой до гениальности» план. А изнутри лачуги уже доносились звуки возни и сдержанные возгласы Сяофэн, нашедшей, судя по всему, сундук с «сокровищами».
Внутри лачуги царили теснота, полумрак и стойкий дух дешёвого рисового вина, смешанный с запахом рыбы и пота. Тан Сяофэн, потирая ушибленный при падении лоб, с отвращением озиралась. В углу она нащупала ногой грубый деревянный сундук.
— Здесь есть сундук! — прошептала она в щель под окном, стараясь не дышать слишком глубоко.
— Ну и что в нём? — с наигранной надеждой спросила Тан Мэйлинь, всё ещё стоявшая снаружи. — Может, хоть какой-то простенький шёлк? Или, на худой конец, не поношенный бархат?
— Две поношенные рубахи, одна штанина с дыркой на колене и что-то… о боги, похожее на портянки, — доложила Сяофэн голосом, полным глубочайшего презрения, как будто она обнаружила не одежду, а гнездо ядовитых змей.
Тан Мэйлинь скривилась так, будто ей предложили надеть дохлую крысу.
— Фу! Ни за что! Я лучше буду ходить в своём платье! Оно хоть и порвано, но из императорского шёлка!
— Твоё «платье» висит на тебе клочьями и привлекает больше внимания, чем алое знамя императора на параде, — холодно и безапелляционно парировала Тан Лань. — Бери. И побыстрее.
Драгоценная добыча была выброшена через окно. Процесс переодевания на грязной земле за лачугой, в кустах, пахнущих чем-то кислым, стал новым испытанием для их аристократических душ.
Тан Мэйлинь, получившая простую крестьянскую блузу из грубой ткани и поношенные штаны, смотрела на себя с неподдельным ужасом.
— Это… это колется! — жаловалась она, ёрзая всем телом, как будто её осыпали крапивой. — И оно пахнет луком! Я теперь буду пахнуть, как деревенский кухарка!
Тан Сяофэн, облачившаяся в нечто бесформенное, серое и безвозвратно утратившее форму, выглядела совершенно потерянной. Широкие штаны постоянно норовили сползти с её тонкой талии, и она то и дело подтягивала их, краснея от смущения.
Тан Лань оказалась единственной, кто отнёсся к процессу с мрачной практичностью и стоицизмом. Она молча надела свою поношенную одежду, подобрала волосы в тугой, неброский узел и теперь выглядела как суровая, замкнутая, но странно благородная крестьянка, в чьих глазах читалась вековая усталость от тягот жизни.
— Ну как я? — с надрывом в голосе спросила Тан Мэйлинь, безуспешно пытаясь оттянуть грубую ткань блузы на себе, чтобы придать ей хоть какое-то подобие фасона.
— Как крестьянка, которая только что стащила у соседа курицу и отчаянно боится, что её сейчас поймают и побьют, — безжалостно и честно констатировала Тан Лань.
— А я? — робко, чуть не плача, спросила Тан Сяофэн, указывая на свои мешковатые одеяния.
— Как молодой учёный муж, который впервые в жизни переоделся в женское платье для розыгрыша и теперь смертельно смущён и хочет провалиться сквозь землю, — последовал не менее беспристрастный вердикт.
Они переглянулись. Три императорские дочери, потомки великого рода Тан, стояли в грязных, неудобных, ворованных обносках, пропахших луком, потом и безысходностью. И вдруг Тан Мэйлинь фыркнула. Тан Лань не выдержала и тихо хихикнула. Даже на лице Тан Сяофэн дрогнули губы, и она издала короткий, сдавленный смешок. Их смех, тихий, нервный и немного истеричный, прозвучал в утреннем воздухе. Они были грязные, голодные, несчастные и выглядели до смешного нелепо. Но они были живы. Они были свободны. И они были замаскированы. Это был не самый элегантный и уж точно не самый достойный, но невероятно важный шаг в их новом, полном неизвестности и приключений существовании.
Следующей задачей стал завтрак. Императорские заколки, даже самые скромные, в мире трущоб имели вес. Тан Лань, теперь Лэн Шуан, с каменным лицом протянула одну из них старой торговке у дороги, продававшей пресные лепёшки с маленькой жаровни. Женщина с расширенными от изумления глазами схватила украшение, покрутила его на свету, а затем, бормоча благословения невесть откуда взявшимся благородным госпожам, сунула им в руки целую стопку дымящихся лепёшек, завернутых в грубую бумагу.