Два верных демона-стража, чьи тени казались живыми и угрожающими, приблизились к трону. На бархатных подушках цвета запекшейся крови они несли корону. Она была выкована из тёмного металла, отливающего, как вулканическое стекло, и увенчана острыми шипами, словно венец власти должен был причинять боль тому, кто его носит. В её центре пылал огромный кровавый рубин, внутри которого клубилась тёмная энергия, — око Дракона Тьмы.
Цан Синь автоматически, почти машинально, склонил голову. Холодный, невыносимо тяжёлый металл коснулся его чела. Казалось, он впивается в кожу, в кость, в самое сознание, навеки вдавливая в него бремя власти. В зале раздался низкий, гулкий рёв, вырвавшийся из глоток сотен придворных и демонов:
— Да здравствует Император Цан Синь! Десять тысяч лет! Десять тысяч лет и десять тысяч зим!
Крики, полные не искренней радости, а животного страха и подобострастия, сотрясали стены, сдвигая пыль с резных потолочных балок. Он был коронован. Он достиг всего, о чём грезил в долгие ночи изгнания, всё, ради чего он жил и убивал. Он был императором. Повелителем Поднебесной.
Но когда он поднял голову, и корона отбросила на его лицо зловещую тень, его ясный взгляд — всполохи огня в бездне чёрного — пронзил толпу. Он не смотрел на них. Он искал кого-то. Того, кто не мог и не должен был здесь быть. Он не слышал оглушительных приветствий. В его ушах стоял одинокий, пронзительный звон того самого тревожного колокола, что оповестил о её побеге.
Она обессилена? Ранена… — настойчиво звучало в нём. Голодна. Одна или с сёстрами? Его воображение, обострённое тревогой, рисовало унизительные картины: она, прячущаяся в грязном, пропахшем крысами подвале на окраине города, прижимается к холодной стене… или, хуже того, уже бредущая по пыльной дороге куда-то в никуда, слабая, беззащитная перед любым разбойником.
Внезапно его рука снова сжала подлокотник трона. Под бархатной обивкой дерево затрещало. Великий Император, только что получивший абсолютную власть над жизнью и смертью миллионов, был беспомощен перед одной-единственной мыслью, одной пропавшей пленницей. И эта мысль терзала его сильнее, чем шипы короны на его голове. Трон внезапно показался не вершиной мира, а самой прочной и роскошной клеткой, а он — её пленником.
Его сердце, чёрное, перерождённое демонической энергией, сжалось в груди от странной, мучительной боли — гремучей смеси ярости, жгучего унижения и… леденящего страха. Страха не перед заговором или войной, а перед тем, что её поймают не его люди. Что какая-нибудь шайка грабителей или солдаты-мародёры наткнутся на неё раньше. Что с ней что-то случится. Что эти глаза, в которых он безнадёжно пытался разгадать тайну, он больше никогда не увидит.
— Ваше Величество, — приблизился главный министр, склонившись в почтительном, но не лишённом подобострастия поклоне. — Указы о помиловании для членов клана Тан, как вы и повелели, готовы к распространению по всем провинциям. И… усиленные отряды лейтенанта Гоу продолжают прочесывать окрестности столицы. Мы найдём их. — Министр позволил себе снисходительную улыбку. — Этот побег был актом отчаяния, очень непредсказуемым и недальновидным. Обусловлен лишь животным страхом перед казнью. Уверен, если бы принцессы Тан успели узнать о вашем великодушии…
Цан Синь медленно повернул к нему голову. Движение было плавным, почти змеиным. Искры адского пламени вспыхнули в глубине его глаз, и от этого взгляда у опытного царедворца похолодела кровь в жилах, а слова застряли в горле.
— Не «их», — прошипел император так тихо, что ледяное дыхание коснулось уха министра, и больше никто в зале не услышал. Голос был тихим, но в нём была стальная хватка, способная переломить хребет. — Её. Ищите её. Тан Лань. Мне нужна именно она. Живой. И невредимой. Остальные… — он сделал микроскопическую паузу, и в ней повисла судьба двух других сестёр, — … не имеют никакого значения.
Он поднялся с трона. Его высокая фигура в тяжёлых парчовых одеждах вытянулась во весь рост. Новая корона из чёрного металла отбрасывала на пол длинные, уродливо искажённые тени, которые поползли по залу, заставляя придворных невольно отступать. Коронация закончилась. Все ритуалы были соблюдены, все необходимые клятвы принесены.
Теперь начиналось нечто настоящее. Не подавление мятежей, не управление империей. Начиналась охота. Не на врагов трона, а на одну-единственную женщину, которая сумела украсть у него не победу — победа осталась за ним, — а нечто куда более ценное. Его покой. Его уверенность. И теперь он, всемогущий император, стал пленником единственной цели: найти её, поймать и наконец получить ответ на вопрос, что же она такое. И никакая корона не могла заглушить этот зов.