Лу Синь зажмурился, но картины не исчезали. Они жгли его изнутри. Его мир, выстроенный на строгих принципах долга, субординации и ясного понимания, кто друг, а кто враг, трещал по швам. Перед ним была или гениальная актриса, разыгрывающая невероятно сложную и бессмысленную комедию, или… или случилось нечто, не укладывающееся ни в какие рамки. И та, и другая мысль была пугающей.
Он лежал без сна, а над ним витал призрак принцессы, которая смеялась, помогала, сострадала и не умела читать. И этот призрак был куда страшнее любой реальной угрозы.
Он ворочался на жесткой койке, стараясь найти удобное положение, но покой не шёл к нему. Его грызло изнутри, терзало острее любого ножа. Его План, выстраданный за долгие годы бессонных ночей и дней, наполненных ледяной яростью, был идеален в своей жестокой простоте. Заработать доверие жестокой, нопредсказуемой в своей жестокости принцессы. Приблизиться к самому сердцу дворца, стать тенью у трона. И тогда — нанести удар. Не просто убить Императора, а уничтожить его династию изнутри, превратить его наследие в пепел. И в конце… в конце насладиться местью. Показать Тан Лань, высокомерной и равнодушной, что именно она сделала, кого своим презрением обрекла на гибель. И лишь потом убить её. Медленно. Давая ей осознать всю глубину своего падения, всю тщетность её величия.
Но эта… эта новая Тан Лань была непредсказуема. Она, словно слепой разрушитель, рушила все его расчёты, все схемы, сводя с ума своей абсурдной, необъяснимой человечностью.
Его ум, заточенный под анализ угроз, лихорадочно перебирал версии, как узник перебирает звенья цепи в поисках слабого.
Вариант первый: потеря памяти. Самый логичный. Удар головой, ледяная вода озера. Могла стереть всё, как губка стирает надпись с грифельной доски. Это объясняло её незнание правил, её странные, детские вопросы, её эту дурацкую, «доброту» — может, это и есть её истинная натура, скрытая под годами наносной обиды и взращённой злобы? Но тогда… тогда она была невинна. Она не помнила ни его мать, загубленную по её прихоти, ни своего чёрствого прошлого. Как можно мстить тому, кто не помнит своего преступления? Это всё равно что сражаться с тенью, рубить туман. В этом не было ни капли удовлетворения, ни грамма той сладкой, горькой справедливости, ради которой он жил все эти годы.
Вариант второй: игра. Изысканная, садистская, изощрённая игра. Может, она всё знает? Может, она раскусила его с самого начала и теперь изощрённо издевается? Показывает ему проблеск чего-то светлого, другого, заставляет его сомневаться, чтобы потом, когда он дрогнет и начнёт верить, обрушить на него всю свою мощь и жестокость. Это было бы больше похоже на старую Тан Лань. Но… слишком сложно. Слишком абсурдно и рискованно даже для неё. Зачем принцессе крови надевать платье служанки и бегать по грязи, валяться в пыли, лишь чтобы подразнить одного-единственного стражника? Это был непозволительно дорогой спектакль для столь ничтожной аудитории.
Вариант третий: дух. Безумная, суеверная мысль, от которой по его спине, несмотря на всю его прагматичность, побежали ледяные мурашки. А что, если в неё вселилось что-то другое? Чужой дух. Дух той самой доброй, наивной девушки, которой она, возможно, могла бы стать в иной жизни. Или… или дух кого-то совсем из другого мира, из иной реальности. Эта безумная гипотеза объясняла бы всё: абсолютное незнание правил, другую манеру речи, эти странные словечки, даже шокирующее неумение читать. Она была не просто другой. Она была чужой в самом буквальном, мистическом смысле.
Лу Синь с силой, почти с яростью, провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть эти противоречивые образы. Все варианты были плохи. Каждый вёл в тупик. Каждый лишал его главного — твёрдой почвы под ногами и ясной, чёткой цели.
Он оставался один на один с самой неразрешимой загадкой в своей жизни. И отгадка грозила уничтожить либо его месть, либо его рассудок.
Три пути расходились перед его внутренним взором, и каждый из них был устлан шипами.
Если это игра — то он находится в смертельной опасности, куда более изощрённой, чем любая открытая угроза. Его План, выстраданный и отточенный, превращается в жалкий фарс, который его враги уже, наверное, с насмешкой читают, как плохую пьесу. Он становится пешкой в своей же собственной партии, и эта мысль была унизительна.
Если это дух — то он имеет дело с чем-то, лежащим за гранью его понимания. С силами, против которых бесполезны сталь и яд. Его месть, земная и приземлённая, теряет всякий смысл перед лицом потустороннего. Как можно наказать дух? Как можно заставить ответить призрак? Это всё равно что пытаться заключить в темницу туман.