Сяо Вэй, казалось, руководствовалась принципом «чем больше, тем лучше, по императорски». Из недр шкатулки, похожей на ларец с сокровищами, поочерёдно извлекались:
Деревянные шпильки, резные и прочные, вбиваемые в основание причёски, словно сваи для фундамента.
Заколки из нефрита и серебра, холодные и увесистые, каждая со своим собственным весом и чувством собственного достоинства.
Золотые подвески в виде цветов и птиц, которые с нежным, но постоянным позвякиванием свешивались с висков.
Гребни, инкрустированные перламутром, которые должны были не столько поддерживать волосы, сколько демонстрировать богатство владелицы.
Каждый новый предмет с тихим щелчком или мягким стуком занимал своё место на её голове. И с каждым щелчкомголова Тан Лань становилась всё тяжелее и монументальнее. Лёгкое покалывание в коже головы сменилось отчётливым давлением, а затем и полновесной, недвусмысленной тяжестью.
Она осторожно, чтобы не разрушить титанический труд служанки, повертела головой из стороны в сторону. В зеркале на неё смотрела изысканная, невероятно сложная конструкция из волос и драгоценностей. Это было красиво, величественно и абсолютно непрактично.
— Сяо Вэй, — тихо, почти с благоговейным ужасом произнесла Тан Лань, ощущая, как подвески на висках покачиваются при каждом её слове. — Ты уверена, что на моей голове не забыли воздвигнуть маленький павильон для отдыха пролетающих птиц? Мне кажется, я чувствую его вес.
Сяо Вэй, закончив водружать последнюю шпильку с жемчужиной, с гордостью окинула взглядом свою работу.
— Это традиционная причёска для аудиенции у Императора, госпожа, — ответила она, слегка поправляя одну из подвесок. — Она должна демонстрировать ваше положение. Вы ведь первородная принцесса, первая госпожа императорского двора Тан. Чем сложнее и тяжелее причёска, тем большее почтение вы оказываете своему отцу.
— Почтение я, может, и оказываю, — пробормотала Тан Лань, пытаясь сделать шаг и чувствуя, как всё сооружение на её голове кренится с легким позвякиванием, — но также я оказываю сильное давление на свой позвоночник. Уверена, что Его Величество оценит мою жертву.
Она медленно поднялась с табурета, двигаясь с неестественной плавностью, будто неся на плечах невидимую корону весом в пуд. Голова её была гордо поднята, но не от высокомерия, а от простой физической необходимости — боязни, что малейший наклон приведёт к необратимому смешению центра тяжести и грандиозному обвалу нефрита, серебра и её собственного достоинства.
Быть принцессой, как выяснилось, было не только сложно, но и очень, очень тяжело. В прямом смысле этого слова.
Глава 11
Зал Весеннего Цветения был огромным, холодным и безжалостно подавляющим. Его размеры казались не просто архитектурным решением, а намеренным унижением всякого, кто осмеливался войти сюда. Высоченные колонны из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева, увитые резными золотыми драконами, уходили ввысь, теряясь в сумраке подкупольного пространства. Казалось, эти мифические существа изгибались и извивались в полумраке, наблюдая сверху за смертными холодными, недобрыми глазами-самоцветами. Воздух был неподвижным и густым, пропахшим вековой пылью, сладковатым ароматом старого сандала и едва уловимым, металлическим запахом власти — холодной и абсолютной.
На возвышении, к которому вела дюжина ступеней из белого мрамора, восседал Император Тан Цзяньюй. Его трон из чёрного дерева, инкрустированный пластинами тёмно-зелёного нефрита, напоминал не место для сидения, а грозную крепость, высеченную из ночи и льда. Сам он сидел неподвижно, словно ещё одна, самая главная колонна в этом зале. Его лицо, обрамлённое сединой висков, было бесстрастной маской, высеченной из желтоватого мрамора. Лишь глаза, холодные и пронзительные, как шило, внимательно, без тени отеческой нежности, рассматривали приближающуюся дочь.
Рядом, на несколько менее массивном, но не менее внушительном троне из красного сандала с золотой инкрустацией, сиделаИмператрица, мать Тан Мэйлинь. Её осанка была безупречна, а лицо — идеально составленной картиной спокойного величия. Но в уголках её губ таилась лёгкая, едва заметная складочка неудовольствия, а взгляд, скользнувший по Снеже, был быстрым и оценивающим, как у торговца, прикидывающего стоимость некачественного товара.
Снежа, облачённая в невероятно тяжёлые, многослойные одежды первой госпожи — шёлк, парча, вышивка золотыми нитями, — чувствовала себя крошечной, потерянной букашкой под стеклом микроскопа. Каждый её шаг по глянцевому, отполированному до ослепительного блеска полу отдавался гулким, предательским эхом, разносившимся под сводами и, казалось, кричавшим о её неуверенности на весь зал. Сердце колотилось где-то в горле, бешеным, неистовым ритмом, заглушая всё вокруг. Она старалась дышать глубже, по памяти вызывая в себе дыхательные техники, которые когда-то помогали ей перед важными заданиями или битвами. Но здесь они не помогали. Здесь воздух был другим — густым, как сироп, и таким же сладковато-удушающим.