Кровь.
Её вопросы к нему множились с каждой секундой, нарастая, как снежный ком, но сейчас требовалось нечто иное — действие, простое и ясное.
— Сяо Вэй, проследи, чтобы с Широнгом всё было хорошо, — отдала она короткое распоряжение, и служанка, молча кивнув, тут же выскочила наружу, уводя за собой последних ошарашенных слуг, словно утят. В опустевшей лекарне, среди разгрома и густого, терпкого воздуха, сплетённого из ароматов целебных трав и страха, остались лишь они двое.
— Садись, — тихо, но не терпяще возражений, сказала Тан Лань, указывая на грубый обрубок дерева, служивший здесь табуретом. — Сними шлем и наплечник.
Лу Синь замер. Его взгляд из-под нависшего козырька шлема был тяжёлым и непроницаемым, словно щит. Он колебался секунду, и в этой паузе витал немой, но яростный внутренний протест. Он кричал против этой вынужденной близости, против унизительной необходимости быть обязанным ей, принимать помощь от того, кого он презирал.
— Это приказ, — добавила она, и в её голосе не было ни злобы, ни высокомерия — лишь усталая, но непоколебимая настойчивость.
Медленно, почти механически, словно каждое движение давалось с огромным усилием воли, он подчинился. Пальцы в грубых перчатках расстегнули застёжки, сняли шлем. Его лицо, обычно скрытое сталью, предстало перед ней — бледное от напряжения, с резко очерченными скулами и влажными от пота висками. Он снял наплечник, обнажив прорезанный рукав поддоспешника и неглубокую, но кровавую рану на плече, откуда сочилась алая нить.
Тан Лань, не говоря ни слова, отыскала на полках чистую льняную ткань и чашу с водой. Она подошла к нему, и её пальцы, движения которых были удивительно нежными, точными и уверенными для изнеженной знатной барышни, принялись за работу, которую, казалось, она проделывала тысячу раз.
Внутри Лу Синя бушевал хаотичный вихрь, каждый виток которого рвал на части привычную броню его ненависти.
Он ненавидел каждое её прикосновение. Лёгкие, точные касания её пальцев обжигали его кожу, словно раскалённое железо. Он, мститель, стоический воин, чья воля была закалена в огне страданий, сидел теперь, покорно склонив голову, пока та, кого он поклялся уничтожить, перевязывала его рану. Это было пыткой, куда более изощрённой, чем любая физическая боль — пыткой милосердием, от которого не было защиты.
Его разум, ожидавший неловких, дрожащих рук изнеженной аристократки, которая лишь испачкает всё вокруг, столкнулся с чем-то необъяснимым. Её движения были чёткими, быстрыми, выверенными до мелочей. Она промыла рану, наложила повязку с холодной, безошибочной уверенностью полевого лекаря, делавшего это сотни раз на краю гибели. Это было так же неестественно и пугающе, как и всё остальное в её новом поведении. Откуда? — бился в истерике его внутренний голос. Откуда у тебя эти навыки?
Он чувствовал исходящее от неё тепло, слышал её ровное, спокойное дыхание, так контрастирующее с его собственным сдавленным ритмом. Он уловил лёгкий, чуждый удушливому воздуху дворца запах — не тяжёлых парфюмов, а чего-то чистого и свежего, легкого ветра, приносящего аромат далёких полей и горных трав. Этот запах шёл от её кожи, сбивал с толку, нарушал его концентрацию, заставляя ненависть спотыкаться и терять опору.
И над всем этим царилоглубокое, всепоглощающее недоумение. Оно было главным фоном, на котором метались все остальные чувства. Зачем ты это делаешь? — этот немой вопрос грохотал у него в голове, заглушая всё. Это новая, утончённая игра? Унизить меня, проявив милосердие, чтобы потом с наслаждением наблюдать за моим смятением? Или… И здесь его разум, цепляясь за самое пугающее и невозможное, натыкался на мысль: А что, если это искренне? Что если эта забота — настоящая? Эта мысль разрушала все основы его мира, выбивала почву из-под ног. Ненавидеть можно только зло. А что если перед тобой — не зло?..
Он сидел, напряжённый как струна, готовая лопнуть. Его кулаки были до белизны сжаты на коленях. Он не смотрел на неё, уставившись в потрескавшуюся стену, но каждым нервом, каждой порой чувствовал её присутствие, её лёгкие, жгущие сильнее любой раны прикосновения.
Тан Лань затянула последний узел, и её пальцы, столь ловкие секунду назад, разомкнулись. Она отступила на шаг, будто отходя от законченного полотна.
— Готово, — тихо сказала она, и в уголках её губ дрогнула лёгкая, уставшая улыбка, лишённая всякого высокомерия. — Спасибо, — добавила она просто, без придыханий и театральности. — Если бы не ты… ему бы не выжить.