Тан Лань вскипела, словно молоко на раскалённой плите. Её гнев, долго сдерживаемый, вырвался на свободу с такой силой, что даже закалённые стражники у дверей невольно содрогнулись, а у одного из них дёрнулся глаз.
— ЧТО⁈ — её крик, пронзительный и полный чистой, неразбавленной ярости, заставил содрогнуться даже пыль на свитках. — Что ты о себе возомнил, ты, высушенный червь в мундире чиновника, пахнущий старыми бумагами и тщеславием⁈
Она сделала шаг вперёд, и Шэнь Юй инстинктивно отступил, наткнувшись на край стола.
— Ты думаешь, я пришла сюда из-за тебя? — её голос снизился до опасного, ядовитого шёпота, который был слышен в самой дальней комнате. — Из-за твоей заурядной, пресной физиономии, на которую без слёз смотреть нельзя? Из-за твоих ушей, которые торчат, как у испуганного ослика, только что узнавшего таблицу умножения⁈
В зале повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием госпожи. Чиновники замерли, боясь пошевелиться, чтобы не стать следующей мишенью.
— Ты — помесь занудного писаря и трепетной лани, у которой от страха подкашиваются ноги! — продолжала она, и каждое слово било с снайперской точностью. — И единственное, моё желание — это желание никогда тебя больше не видеть! Твоя уверенность в собственной неотразимости столь же велика, сколь и необоснованна, как вера лягушки в то, что она царевна!
Её слова сыпались, как град, точные, ядовитые и унизительные. Она прошлась по его внешности, по его жеманной манере держаться, по его глупой, ни на чём не основанной уверенности в своей исключительности. Она раздела его под орех на глазах у всего бюро, оставив лишь тщедушную, дрожащую оболочку былого самодовольства. Шэнь Юй стоял, багровея, его рот беспомошно открывался и закрывался, но никакой звук не мог преодолеть стену её гнева. Даже Лу Синь, стоявший позади, ощутил невольное уважение к этой разрушительной, почти поэтичной ярости.
Шэнь Юй стоял, словно парализованный ударом молота. Его лицо, обычно такое бледное и исполненное холодного надмения, залилось густым, нездоровым багровым румянцем. Рот его был приоткрыт в немой гримасе абсолютного, оглушающего шока. Он был уверен, что имеет дело с влюблённой, истеричной женщиной, которая ищет предлога для очередной встречи. А перед ним бушевала фурия, холодная, беспощадная и ослепительная в своей ярости.
Но Тан Лань не остановилась на этом. Она сделала ещё один шаг вперёд, сокращая дистанцию до опасной, вторгаясь в его личное пространство так, что он невольно отступил, наткнувшись на свой же стол.
— Мою служанку! Немедленно! — потребовала она, и каждый слог звучал как отточенный клинок. — Я сама подарила ей эту подвеску за верную службу! Никакого преступления здесь не было! Это ты совершил преступление, похитив мою собственность без моего ведома!
Её ложь, рождённая в мгновение ока, звучала с такой железной убедительностью и леденящей грозностью, что даже стены, казалось, готовы были поверить в неё. В её глазах горела такая непоколебимая уверенность, что усомниться в её словах значило усомниться в самом восходе солнца.
— И если хоть один волос, — прошипела она, понизив голос до опасного, ледяного шёпота, который был страшнее любого крика и достигал самых дальних уголков зала, — упал с головы моей Сяо Вэй, я сотру это ваше жалкое бюро в пыль! Я распущу вас всех к чертям собачьим и заставлю лично собирать каждую бумажку, каждую пылинку! — Её глаза, сузившиеся до щелочек, метали молнии. — Вы даже отдалённо не можете себе представить, на что я способна, когда меня действительно, по-настоящему выводят из себя! И поверьте, то, что вы видели до сих пор, — всего лишь детская игра!
Воздух в бюро застыл, став густым и тяжёлым, как свинец. Даже дыхание замерло в груди у присутствующих. Никто не сомневался, что каждое её слово — не пустая угроза, а обещание, которое будет исполнено с беспощадной точностью.
Шэнь Юй был полностью и бесповоротно уничтожен. Он мог бы спорить с истерикой, умел находить слабости в притворных слезах. Он мог бы снисходительно успокаивать влюблённую женщину, играя на её чувствах. Но с этой холодной, яростной силой, с этим всесокрушающим презрением, которое било из каждого её слова, прожигая насквозь, он оказался абсолютно бессилен. Он не нашёл в себе ни единого возражения, ни капли прежнего надменного спокойствия. Лишь беспомощно, почти машинально кивнул, и дрожащим жестом приказал перепуганным подчинённым немедленно привести служанку.