Она припала лицом к холодному полу, её плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Зрелище было одновременно жалким и отталкивающим — унижение, доведённое до крайней степени.
Тан Лань смотрела на неё сверху, и на мгновение в её груди кольнуло что-то похожее на жалость. Но она отбросила это чувство. Оно было роскошью, которую она не могла себе позволить.
Она медленно наклонилась, и её голос прозвучал тихо, почти ласково, но от этого становился лишь страшнее:
— Ну что ж, — прошептала она, и в её словах звенела сталь. — Не расстраивай свою госпожу императрицу. Продолжай докладывать. — Она выдержала паузу, глядя в залитое слезами лицо служанки. — Но отныне ты будешь докладывать ей только то, что разрешу сказать я. Поняла?
Цуй Хуа замерла, её рыдания стихли. Она смотрела на Тан Лань с немым ужасом и… облегчением. Это был шанс. Ничтожный, опасный, но шанс выжить.
— А теперь встань, — холодно приказала Тан Лань. — И запомни: ход в мои покои отныне для тебя закрыт. Ты получишь свои указания вне их. И ни слова больше никому. Ни о чём.
Она развернулась и ушла, оставив Цуй Хуа на коленях посреди пустого коридора. Та медленно поднялась, вытирая лицо рукавом. В её глазах больше не было слёз — лишь ледяной, животный страх и понимание. Она не просто сменила госпожу. Она попала в капкан между двух огней, и малейшая ошибка означала бы смерть. Подарок, шаль, лежала теперь у её ног, как символ этой новой, ужасающей реальности.
Глава 29
Тан Лань сидела на краю беседки, словно птенец, выпавший из гнезда. В её пальцах, белых и изящных, зажатых с почти болезненной силой, лежал нефритовый феникс. Холодный камень казался живым, пульсирующим, хранящим в своих зелёных глубинах отголоски чужих чувств, чужих надежд.
Сяо Вэй… — мысленно, почти беззвучно позвала она служанку, и образ простодушной, преданной девушки встал перед глазами. Милая, добрая, наивная душа. Ты положила его в остывающую руку Тан Лань, веря, что дух матери спасёт твою госпожу после падения в озеро. Ты вложила в этот камень всю свою веру. А проснулась… я. Твоя госпожа не вернулась.
Перед её внутренним взором поплыли другие образы, яркие и боливые, не из этого позолоченного дворца. Лица её братьев и сестёр по клану, загорелые, испещрённые шрамами и усыпанные веснушками. Их громкий, раскатистый смех, оглушающий тишину тренировочных плацов. Глупые шутки, доверительные разговоры у потрескивающего костра после изнурительных тренировок, когда тело ныло, а душа пела. Как они подкалывали её, «Снежу», за неловкость с новым мечом, а потом молча, сурово делились последней лепёшкой. Как тайком проносили в казармы украденные с кухни горячие, липкие орешки в сахарной глазури и хохотали до слёз, обжигая пальцы о печеный картофель и облизывая их…
Слёзы текли по её щекам беззвучно, медленно, оставляя солёные, блестящие дорожки на идеальной, фарфоровой коже Тан Лань. Они были мёртвы. Все. И её старое имя, её старое «я» — весёлая, неуклюжая Снежа — умерло вместе с ними, сгинуло в пепле и крови. Здесь, в этом сияющем, холодном дворце, её звали Тан Лань, но не было никого, кто бы знал её настоящую. Кто бы помнил девочку, боявшуюся темноты и обожавшую сладости. Некого, кто мог бы защитить её не от внешних врагов, а от семьи, от предательств, от этого всепоглощающего, щемящего душу одиночества, что разъедало её изнутри.
Она съежилась, обхватив себя руками, пытаясь сдержать предательские рыдания, сотрясавшие её хрупкое тело. Она чувствовала себя невероятно, вселенски, до физической боли одинокой. Жалкой, слабой и беззащитной в своей роскошной клетке, где даже стены, казалось, шептали ей о том, что она — чужая. Чужая самой себе.
Воздух в ночном саду был кристально чист и остр, как лезвие, а звёзды сияли в бархатной тьме с ледяным, вселенским безразличием. Она отпустила слуг — пусть спят, ей не нужны были свидетели. Ей была необходима эта первозданная тишина, чтобы выплакать своё горе в абсолютном одиночестве, растворившись в безмолвии ночи.
Она не знала, не чувствовала, что за ней наблюдают. Из глубокой тени арочной галереи за ней, затаив дыхание, следил Лу Синь. Он видел, как она вышла, призраком скользнув по серебряным от лунного света камням, как опустилась на холодный парапет, подняв лицо к сияющим бездушным светилам. И он видел — как по её идеальному, бледному лицу, освещённому лунным светом, заструились беззвучные слёзы. Они текли медленно, словно роса, скатываясь с подбородка и исчезая в темноте.