— Его величество, ваш отец, предлагал вам других достойных женихов из лучших семей империи, — Сяо Вэй принялась закреплять пряди волос в сложную, изящную причёску, ее пальцы двигались быстро и умело, заплетая их с привычной легкостью. — Но вы… вы отказывали всем. Резко и бесповоротно. Говорили, что никто не сравнится с доблестью и благородством генерала Ли. А потом… потом и вовсе перестали принимать любые ухаживания и разговоры о замужестве.
В голосе служанки сквозила неподдельная, щемящая грусть и какая-то безнадежность. Снежа понимала — такой категоричный отказ от новой жизни мог быть не только верностью погибшему мужу, но и проявлением гордыни, упрямства или жестокости Тан Лань, ее нежеланием уступать воле отца или принимать утешение.
— Знаешь, Сяо Вэй, это… это я помню. Смутно, но помню, — соврала Снежа, стараясь, чтобы голос звучал как можно более естественно, чтобы не показаться совсем уж безумной, потерявшей всю память. Ей нужно было оставить себе пространство для маневра, не раскрывая всей правды. Она сделала вид, что задумалась, глядя на свои незнакомые тонкие пальцы. — Расскажи что-нибудь другое. О повседневном. О дворце. Мой отец… Его Величество… он заходил проведать меня после… происшествия?
Сяо Вэй потупилась, ее пальцы, заплетавшие сложную узорную косу, замедлились, стали неуверенными. Нефритовая шпилька в ее руке казалась вдруг невероятно тяжелой.
— Его величество очень занят государственными делами, бесконечными докладами и приемами послов… — начала она заученно, по-видимому, повторяя официальную версию, которую ей самой не раз внушали. Но, поймав в зеркале незнакомый, лишенный привычной высокомерной холодности, а лишь полный искреннего вопроса взгляд госпожи, она сдалась, и плечи ее обреченно опустились. — Нет, госпожа. Он не приходил. Он… — голос ее стал совсем тихим, — он навещал только её высочество третью принцессу, Тан Мэйлинь (谭美琳). У нее была лихорадка на прошлой неделе… Он её очень любит… — Сяо Вэй вдруг осознала, что сказала что-то лишнее, непростительно откровенное, и замолчала на полуслове, сжав губы.
— А меня нет что-ли? — взбудоражилась Снежа, и в её голосе, тихом и надломленном, прозвучала не её собственная, а какая-то чужая, глубокая, застарелая боль. Боль настоящей Тан Лань, эхом отозвавшаяся где-то в самых потаенных уголках этого тела, в памяти, записанной в каждой клетке. Это была боль ребенка, годами ждущего у закрытой двери.
Сяо Вэй вздрогнула, услышав этот уязвлённый, почти детский вопрос, несвойственный ее госпоже. Она быстро, с привычной опаской оглянулась, проверяя, не притаилась ли за ширмами вторая служанка с острыми ушами, и, наклонившись к уху госпожи, зашептала так, что слова были едва слышны даже в звенящей тишине покоев:
— Говорят… что императрица-мать, мать принцессы Мэйлинь, была его великой, единственной любовью. А ваша матушка… — голос Сяо Вэй стал шепотом паутины, — была браком по расчёту, для укрепления союза с северными кланами. И… и умерла при ваших родах. Его величество… он, возможно, винит вас в этом. Считает, что вы… забрали её у него.
Ледяная, бездонная пустота разлилась внутри Снежи. Вот он. Корень всего яда, всей горечи и жестокости Тан Лань. Отвергнутая дочь, обвинённая в смерти самой матери, с самого первого своего вздоха. Затем — потеря единственного человека, который, возможно, мог бы ее полюбить, мужа. Заточённая в золотой клетке собственного горя, злобы и всеобщей неприязни. Ей стало до физической тошноты, до слез жаль эту женщину, чьё тело и чью сломанную судьбу она теперь невольно заняла. И еще кто-то толкнул её в озеро. Нарочно? Желая довершить начатое?
— А что с тем… кто толкнул меня? — сменила она тему, глотая комок в горле и отчаянно пытаясь взять себя в руки, чтобы не расплакаться здесь и сейчас.
— Расследование ведётся, госпожа. Пока никого не нашли. Но… — Сяо Вэй снова замялась, ее пальцы замерли в волосах госпожи.
— Но что? Говори. — В голосе Снежи невольно прозвучала сталь, унаследованная от предков-воинов.
— Вашего прежнего стража… того, что был на посту у озера в ту ночь… наказали. Пятьюдесятью ударами тяжёлых палок. За халатность.
Снежа резко обернулась, чуть не вырвав прядь волос из рук служанки. Боль от неожиданного рывка отозвалась в корнях.
— Что⁈ За что? Он же не виноват, что меня толкнули! Он жив? — ее вопросы посыпались градом, голос звенел от возмущения и ужаса.
На лице Сяо Вэй отразилось самое настоящее, неподдельное, абсолютное изумление. Она смотрела на госпожу широко раскрытыми глазами, будто та внезапно заговорила на древнем, забытом языке демонов или начала парить под потолком.