— Госпожа, к вам с неофициальным… визитом вторая госпожа Тан Сяофэн, — тихо и с подчёркнутой, почти неестественной покорностью произнесла Цуй Хуа. Вчерашний разговор явно не прошёл даром.
Но идиллическую тишину нарушили не вежливые объявления. Её разорвали резкие, быстрые, яростные шаги. Во внутренний двор, словно ураган, сметая на своём пути все условности и хороший тон, ворвалась Тан Сяофэн. Её обычно миловидное личико было искажено такой неприкрытой злобой, что отчего-то и без того заметный нос казался ещё больше и острее, напоминая клюв разъярённой хищной птицы. Она буквально подлетела к Тан Лань, её бедная служанка и запыхавшийся страж едва поспевали за её прытью, напоминая неуклюжий кортеж при катастрофе.
— Как ты посмела⁈ — её голос, обычно такой сладкий и притворно-нежный, сейчас визжал, как плохо смазанная дверь, от неконтролируемой ярости.
Тан Лань лишь озадаченно вскинула идеально очерченную бровь, глядя на эту сцену с видом человека, наблюдающего за внезапно закипевшим котлом. И будто из самой тени, беззвучно и мгновенно, за её спиной возник Лу Синь, его поза говорила о готовности в любой миг превратиться из статуи в грозную преграду. Воздух снова загустел, но на сей раз не от тепла, а от предчувствия надвигающейся бури.
— Унизить моего жениха! — выкрикнула Сяофэн, и её слова, острые и громкие, словно ножи, резали тишину сада. — Опозорить его перед всем бюро! Ты что, не смогла его заполучить и решила подпортить его репутацию? Мою репутацию⁈
Тан Лань первое время сохраняла ледяное спокойствие. Она смотрела на сестру с лёгким недоумением и отстранённостью, как на разбушевавшегося, невоспитанного ребёнка, чья истерика недостойна серьёзной реакции. Её взгляд был спокоен, поза — расслаблена, лишь пальцы слегка постукивали по складкам платья.
Но Сяофэн, подогреваемая кипящей яростью и, видимо, испуганная за своё будущее, которое теперь висело на волоске из-за скомпрометированного жениха, не унималась. Её гнев, не встретив отпора, лишь разгорался сильнее.
— Ты всегда была такой! — её голос сорвался на высокий, визгливый фальцет. — Вечно ты портишь всё, к чему прикасаешься! Не смогла удержать уберечь своего мужа, теперь моего жениха хочешь опозорить? Думаешь, если ты первая дочь, то всё тебе позволено? Что все должны пресмыкаться перед тобой, этой… этой холодной, никому не нужной…
Она сделала ядовитую паузу, её глаза блестели злобным торжеством.
— Все во дворце только и делают, что смеются над тобой у тебя за спиной! Над твоей жалкой попыткой казаться значимой! Ты — пустое место в дорогих одеждах! И твоя мать, да упокоится её душа, наверное, переворачивается в гробу от стыда за то, во что ты превратилась!
С каждым словом её речь становилась всё ядовитее, всё грязнее. Она копала глубоко, вытаскивая на свет старые, забытые обиды и вплетая в них откровенную ложь, лишь бы уязвить, лишь бы заставить хоть как-то среагировать. Она металась перед Тан Лань, как разъярённая оса, готовая ужалить в самое больное место.
Но Тан Лань не тронуло ни одно слово Сяофэй.
И тогда разговор, словно ядовитая змея, пополз к самой сути, к самому больному. Он зашёл о троне. О наследстве. О власти, которая была проклятием и навязчивой идеей для одной и тяжким бременем для другой.
И в этот миг в сознании Снежи вспыхнуло ярче молнии. Она вспомнила. Вспомнила отчётливо, как наяву, тот самый роковой разговор у озера. Надменное, искажённое злобой лицо сестры, её глаза, полные холодной ненависти, и слова, врезавшиеся в память: «Я заберу всё, что ты когда-либо могла бы иметь. Всё! И начну с твоего жалкого титула наследницы. Он будет моим.»
Спокойствие Тан Лань, холодное и отстранённое, лопнуло, как перетянутая струна. Всё её искусственное равнодушие, вся попытка сохранить лицо рухнули под натиском этого внезапного, ослепляющего воспоминания и текущего абсурда.
— Да мне плевать на ваш гребаный трон! — выкрикнула она, и её голос, низкий, хриплый и полный неподдельной ярости, как удар грома, перекрыл визгливый поток Сяофэн. Он прокатился по саду, заставив онеметь даже листья на деревьях. — Мне плевать на вашу жалкую, мышиную возню за титул наследной принцессы! Деритесь за него, режьте друг друга из-за этого позолоченного стула, мне всё равно!
Эти слова, оброненные с ледяной, почти пророческой искренностью, ошеломили Сяофэн. Она не увидела в них горькой правды — она узрела новую, изощрённую насмешку, высшую степень презрения. Ярость, тёмная и слепая, окончательно затмила ей рассудок. С пронзительным, истеричным криком она резко замахнулась, чтобы со всей силы ударить Тан Лань по лицу, стереть с него это спокойное, ненавистное выражение.