— Всё хорошо, — громко, с усилием над собой произнесла госпожа, заставляя голос звучать ровно и властно, перекрывая звенящую тишину. — Занимайтесь своими делами.
Слуги, перепуганные и ошеломлённые разыгравшейся на их глазах сценой, медленно, нехотя, стали расходиться, бросая на госпожу тревожные, полные недоумения взгляды.
Тан Лань обернулась к своиму защитнику. Её взгляд, искавший опоры, упал на Лу Синя.
Он стоял, всё ещё сжимая рукоять меча мёртвой хваткой. Его лицо… на его лице читалась не просто ярость. Это была первобытная, свирепая ярость зверя, защищающего свою территорию. Та, что копилась в нём годами унижений, боли и ненависти и лишь ждала подходящего повода для выхода. Его глаза, обычно скрытые тенью шлема или опущенными веками, теперь горели холодным, обжигающим огнём, устремлённым в пустоту, куда удалилась Сяофэн. В них не было ничего человеческого — лишь чистая, необузданная ярость.
Глава 33
Как она посмела? — бушевало у него внутри, смывая все остальные мысли. Как эта жалкая, ядовитая тварь посмела поднять руку на неё?
Образ занесённой для удара руки Сяофэн слился в его воспалённом сознании с другим, выжженным в памяти образом — с образом его младшей сестры. С её маленькой, беззащитной рукой, которую он так и не смог удержать. Да, у Лу Синя была сестра. Младшая, единственная родная душа, оставшаяся после смерти матери. И её тоже отняли. И тоже здесь, в этих проклятых стенах. И снова он стоял и смотрел, как на того, кто ему дорог, поднимают руку. И снова эта рука не опустилась лишь чудом. Старая рана разверзлась с новой силой, смешав прошлое и настоящее в один клубок бессильного гнева и животного желания защитить.
Да, у Лу Синя была сестра. Младшая, единственная родная душа, оставшаяся у него после трагической гибели матери. Её звали Лу Яо. Имя её означало «нефритовая яшма», и она была столь же прекрасной и чистой, как этот камень. Лу Яо была тихой, доброй девушкой с глазами, полными безмятежной глубины, и пальцами, умевшими вышивать такие невероятные, живые узоры, что казалось, они вот-вот сойдут с шелка.
Именно её, Лу Яо, несколько лет назад с напускной милостью забрали во дворец в качестве одной из служанок — преподнесли это как «высокую награду» за верную службу их покойного отца Империи. Лу Синь, тогда ещё молодой и полный наивных надежд, даже гордился, думая, что это шанс для сестры обрести лучшую долю, вырваться из бедности.
Но служить она попала не куда-нибудь, а прямиком в змеиное логово — к Тан Сяофэн.
Через полгода Лу Яо вернули домой. Не на своих ногах, а в простом, грубо сколоченном деревянном ящике, пахнущем дешёвой известью. Официальная причина, озвученная бесстрастным евнухом, — «внезапная болезнь, повлёкшая скоропостижную кончину». Но Лу Синь, с каменным лицом принимая остывшее тело сестры, увидел. Увидел тонкие, жестокие следы верёвок на её изящных запястьях. Увидел тёмные, багровые синяки под глазами, которые не скрыл даже толстый слой свинцовых белил. А позже, одна из других служанок, рискуя собственной жизнью, выследила его и, плача, прошептала ему правду, от которой мир перевернулся: Сяофэн, в припадке ярости из-за испорченного платья (которое она сама же и порвала в приступе гнева), жестоко избила его сестру плетью. Слабое от природы сердце Лу Яо не выдержало пытки и унижения.
Императорская семья, разумеется, покрыла инцидент. Семье Лу Синя выплатили жалкие гроши «в утешение» и приказали забыть, как забывают о соринке, попавшей в глаз и выброшенной прочь. С этого дня в душе Лу Синя умерла последняя надежда и родилась та самая, всепоглощающая, леденящая ненависть, что стала его верной спутницей и смыслом существования.
Сяофэн для Лу Синя никогда не была просто надменной, испорченной принцессой. Она была воплощением самого чёрного зла, живым олицетворением несправедливости и жестокости, убийцей его сестры. В его чёрном, выстраданном плане мести она занимала своё, особое место — вторую цель, следующую непосредственно за Тан Лань, которую он считал главной виновницей своих бед.
И теперь эта самая убийца, эта тварь, вновь посмела поднять руку. Но на этот раз — не на беззащитную служанку, а на ту, кого он… кого он теперь, по странному, необъяснимому стечению обстоятельств, был обязан защищать. Ярость, слепая и всепоглощающая, слепила его, сжигала изнутри белым, немым пламенем. Она была такой сильной, что он физически ощущал её вкус на языке — вкус меди и пепла.
Он видел не просто оскорблённую госпожу, чью честь он должен был оберегать по долгу службы. Нет. Сквозь пелену гнева ему мерещилось иное. Он видел, как призрак его сестры, хрупкой и невинной Лу Яо, снова стоит перед своим мучителем, снова подвергается унижению и насилию. Занесённая рука Сяофэн была той самой плетью, что оборвала жизнь Лу Яо. А лицо Тан Лань, на мгновение искажённое болью и гневом, наложилось в его сознании на бледное, застывшее в предсмертной муке лицо его сестры.