В час пик автострада была забита транспортом, поэтому все необходимое судовое оборудование я купил перед самым закрытием магазина. Рядом находились ресторан и комната отдыха. Я забрал свои покупки и заказал пиво и сандвич с бифштексом.
В фойе был телефон-автомат. Шанталь ответила после второго звонка.
— Я немного опаздываю, — сказал я. — На дороге перекушу и выпью пива, а тронусь в путь, когда схлынет поток машин.
— Хорошая идея.
— Как ты себя чувствуешь?
— Немного устала, а так все нормально.
— Я говорил тебе, чтобы не переутомлялась.
— Но я в самом деле чувствую себя хорошо… Когда ты будешь дома?
— В девять или в половине девятого.
— Лучше в девять.
— Хорошо, в девять.
Я все время думал о Шанталь, пока добирался до дома. Я верил, что сейчас она была одержима, скажем так, идеей благочестия, как прежде была одержима стремлением к чему-то противоположному. Скажем — к злу. Она изменилась кардинально. Она не была сейчас похожа ни на ангела, ни на страдалицу. Она была полноценной женщиной. Ее нынешняя доброжелательность служила оправданием моего продолжительного и зачастую фатального влечения к ней. Становилось ясно, что я шестым чувством и раньше улавливал в Шанталь что-то истинное, таящееся в глубинах ее души. Иначе зачем бы мне нужно было так многим жертвовать в жизни? Жизнь ее была — в этом не было сомнений — безобразной, но ее смерть — как это я представлял себе теперь — оправдывала нас обоих.
Я съехал с магистрали, припарковал машину и пошел пешком по длинной извилистой дороге. То, что я вскоре увидел, было настоящей катастрофой. Все мое владение охвачено пламенем: дом, магазинчик, шесть коттеджей, пирс, «Херувим», рыбацкие ялики, домик, где хранилась наживка; навес для инструментов; кустарник и великолепные старые деревья. Гудело так, как во время урагана. Было светло как днем и жарче, чем в самый знойный августовский день. Пожарные машины съехались со всех окрестностей, пожарники суетились, кричали и направляли тугие струи воды в бушующее пекло.
Я присоединился к толпе зевак. Часы показывали десять минут десятого. Все были страшно возбуждены. Я тоже был охвачен возбуждением, характер которого затрудняюсь описать — вероятно, это была некая болезненная веселость человека, который стал свидетелем разгула стихии, действия неуправляемой, дикой силы.
Воздух был пропитан мелкими холодными частицами влаги, долетавшей из пожарных шлангов. В лужах на земле отражались языки пламени. Можно было различить скелеты зданий, горящие балки, двери и окна. Вот так, подумал я, выглядели здания, когда еще не были обшиты досками и покрыты. Они рушились одно за другим. Дом рухнул последним. Это был грандиознейший из пожаров, самый жаркий и самый яркий, который я когда-либо видел. Потоки воды конденсировались в пар. Фонтан ярко-красных искр взметнулся в ночное небо.
Начальник пожарной команды города узнал меня. Лицо его было в саже, в резиновом плаще прогорели дырки.
— Господи! — сказал он. — У тебя есть страховка, Дэн?
Я покачал головой.
— Это было слишком дорого. И потом, я думал, что эти здания стоят далеко друг от друга…
— Я унюхал запах бензина, когда прибыл сюда.
— Когда здания далеко друг от друга, одно может сгореть, но, черт побери! Я мог бы это одно восстановить.
— Кто-то поджег.
— Да.
— Расплескал бензин в доме, в коттеджах, на пирсе, на яхте — везде. И затем поджег.
— Никто из твоих ребят не пострадал?
— Нет.
— Слава Богу, хоть тут обошлось.
— У тебя есть враги, — сказал брандмейстер.
— Враг. Мне хватает одного.
— Ты знаешь, кто это сделал?
Я покачал головой.
— Где та девчонка, что жила у тебя?
— Ее нет. Я отвез ее в аэропорт рано утром.
Он ухмыльнулся.
— Ну и сука. Она начисто разорила тебя.
Глава тридцать пятая
Я купил палатку, кровать, спальный мешок и поставил свое новое жилище близ пепелища прежнего. Обугленные головешки тлели и дымились еще двое суток, пока не разразилась сильная гроза. Все, что у меня осталось, — это девять обугленных свай, затонувшая яхта, через прогорелые отверстия которой взад и вперед сновали рыбы. Верхушка мачты, торчащая под острым углом из-под воды, — вот первое, что я видел каждое утро, выходя из палатки. Своего рода элегантный памятник в честь моего поражения. Бедный «Херувим»! Затонувшие мечты.