Господин Пертс сделал паузу, во время которой пристально разглядывал свои ногти.
- Так в чем же? - спросил отец.
- Это был крысиный король, - ответил господин Пертс. - Они несли его на своих спинах, его несло море крысиных спин, никогда в жизни я такого не видел. А приблизительно посередине помещения умирающие крысы сооружали из самих себя пирамиду высотой больше метра. Одна заползала под другую, так чтоб в конце концов король оказался на самом верху.
Отец пришел в страшное волнение.
- А что это за свет вокруг него? Господин Пертс развел руками.
- И по сей день я не нахожу объяснения. Когда я почувствовал, что пелена газа должна уже быть на уровне метра от земли, он вдруг погас.
- Естественно, - резко сказал отец, - король же лежал на самом верху, и теперь газ добрался до него. Когда погасло свечение, он как раз и умер.
- Верно, - согласился господин Пертс, - именно так я понял. Впрочем, я сразу же подошел к этой пирамиде, чтобы разыскать хотя бы его труп, но это оказалось невозможно, все они были серые, как одна. Ах, что я хотел вас спросить - не скажете ли вы мне, который час?
Отец взглянул на часы.
- Скоро пять.
- О, господи, - воскликнул господин Пертс, - это время...
Отец вдруг развеселился.
- Я понимаю, - сказал он, - сейчас уже поздно, чтобы...
Господин Пертс встал. Да, он опасается... Господин Пертс принялся натягивать замшевые перчатки. Уже смеркается, а в такой скрупулезной работе дневной свет просто необходим.
- Ну конечно, - предупредительно сказал отец, - само собой разумеется.
Господин Пертс заявил, что отец может позвонить ему в любой момент, когда захочет, чтобы эта процедура была выполнена, он, господин Пертс, всегда к его услугам.
- Вы очень любезны, - отозвался отец, - я непременно этим воспользуюсь.
Он открыл господину Пертсу дверь, и тот вышел. Отец отпер еще и дверь квартиры, они раскланялись, я тоже отвесил ему поклон, господин Пертс надел шляпу, и мы услышали, как он идет вниз по лестнице.
Отец вытер лоб.
- Боже милостивый, - проговорил он, - ты видел его глаза?
- Его глаза? - спросил я.
- Да, его глаза.
Я уже открыл рот, чтобы спросить: "а какие такие у него глаза?", но тут на улице грянул марш.
Мы выглянули в окно и поняли, что музыка раздается из громкоговорителя, установленного на крыше частного автомобиля.
И вдруг музыка оборвалась, и едва машина - медленно тронулась с места, как из громкоговорителя донесся грустный голос:
Так бейте, люди, с этих пор
Всю нечисть мразную в упор,
Как Пертс - известный клопомор!
ЗМЕИ БЫЛИ ЕМУ МИЛЕЕ
Одним из добрых знакомых отца был господин Крузовски. На первый взгляд человек, каких много. Он носил толстые очки в узенькой золотой оправе. Его светочувствительная лысина была сплошь усыпана веснушками, голубизна водянистых глаз казалась точно выщелоченной, господин Крузовскй носил отливающие лиловым резиновые воротнички, а когда он мерз, то надевал линялый купальный халат, который он переделал в нечто вроде демисезонного полупальто.
Летом господин Крузовскй таскал за собою большущий бумажный мешок, а зимой - картонный чемоданчик. Встретить его без этих причиндалов означало бы, что он заболел.
Основным занятием господина Крузовскй было раз десять в году менять квартиру. Вернее, его хозяйки имели обыкновение отказывать ему от квартиры в первые же недели. Господин Крузовски был ученым. Само по себе это не было зазорно, но его ученой специальностью были ядовитые змеи, и притом господин Крузовски занимался не одной только теорией, нет, он был практиком. А это значит, что когда он куда-то переезжал, то вместе с ним в стеклянных ящиках с тропическими растениями переезжали и дюжины две, а то и три ядовитых змей. А уж о целой ферме белых мышей, которыми он кормил своих рептилий, и говорить не приходится.
Отец в свое время познакомился с господином Крузовски в городском лесу в Шпандау {Район Берлина.}.
- Все утро напролет, - рассказывал отец, - я диву давался - в лесу повсюду валялись выпитые куриные яйца, я пошел по этому следу и вышел на поляну. На поляне стоял огромный, как-то мягко шевелящийся бумажный мешок. А возле мешка сидел человек. Запрокинув голову и закрыв глаза, он пил сырое яйцо.
Это и был господин Крузовски.
Может быть, дело заключалось в том, что отец как раз в тот день повесил себе на грудь бинокль дяди Алучо, но так или иначе господин Крузовски усмотрел в нем вроде как единоверца, потому что он без обиняков пригласил отца присесть, а обнаружив все более очевидный интерес отца к шевелящемуся мешку, господин Крузовски аккуратно засучил рукав и со вздохом полез в него.
- Ты только представь себе, - говорил отец, - сосредоточенно прищурившись, чтобы лучше чувствовать, что нащупал, он долго с полным спокойствием роется в мешке и наконец выуживает одну за другой - и это среди множества резиновых воротничков, сырых яиц, черствых кусков обсыпного торта и свежевырытых шампиньонов - четырех только что пойманных черных гадюк, у которых, конечно, все их ядовитые зубы еще на месте, и гадюка, выставив их, мило улыбается господину Крузовски, когда он, схватив ее за голову, гордо держит перед собой.
Отец быстро с ним сдружился, и вышло так, что и я теперь часто его видел. Мы оба хорошо к нему относились. У него всегда был какой-то рассеянно-увлеченный вид. При этом в действительности он был каким угодно, только не таким. Встретив его, к примеру, в Шпандауском лесу - завязанный узелком носовой платок на светочувствительной голове, клетчатая кепка металлической прищепкой укреплена на животе, под мышкой неизменный бумажный мешок с резиновыми воротничками, грибами, закаменелыми кусками торта, змеями и сырыми яйцами, - можно было его принять скорее за учителя на пенсии, нежели за опытного специалиста по ядовитым змеям.
А возможно, он раньше и вправду был учителем, но мы никогда об этом так и не узнали, хотя в нем было что-то от одомашненного Кожаного Чулка, но преобладал в нем все-таки обыватель. Впрочем, он излучал какую-то внушающую почтение ученость, правда, частенько он так высоко витал в облаках, что даже отец озабоченно покачивал головой.