- А радио? - спросил я.
- Около года назад, - сказал граф Станислав, - кто-то в людской купил радио. Но он был уволен в двадцать четыре часа.
- От кого это исходит? - спросил отец. - От него или от нее?
- От него, разумеется, но это логично. - Покрытые синими прожилками уши полковника возмущенно дрогнули. - Замалчивать мировую историю - позор!
Отец задумчиво покачал головой и уже без удовольствия принялся за еду.
- А куда он теперь подевался?
- Я ему недавно отнесла наверх тосты и минеральную воду, - сказала кухарка. - С ним как всегда.
- Как всегда? - спросил отец.
- Как всегда, - кивнула кухарка. - Лежит себе на кушетке в сапогах со шпорами и смотрит в потолок.
- Н-да, - протянул отец.
Мы довольно долго еще не ложились этой ночью, было слишком уютно, чтобы идти спать, и потом, мы все-таки надеялись, что барон спустится к нам. Но он не пришел. Вместо этого около полуночи по дому разнесся звон ручного колокольчика, и вскоре в кухню ввалилась горничная с измятым со сна лицом, размахивая щипцами для завивки.
- Огня! - прохрипела она. - Огня! Она желает завить себе локон на лбу.
Мы с отцом переглянулись.
- Хорошенький будет Новый год, - вздохнул граф Станислав и золотым корешком томика Рильке придавил таракана, в волнении метавшегося среди коричных звездочек. - Теперь она еще за день до праздника начнет придумывать себе новую прическу.
- Новую? - переспросил Рохус Фельгентрей. - Только и слышу: новое, новое.
Мы воспользовались гнетущей паузой, чтобы пожелать всем спокойной ночи, принять от кухарки две грелки и выслушать, какую нам отвели комнату. Она находилась в верхнем этаже.
Мы уже крались по лестнице, как вдруг перед нами со скрипом распахнулась дверь, и за ней в призрачно колеблющемся свете мы увидели сидящую перед зеркалом дряхлую даму, сухую и изможденную, которая сосредоточенно красила себе веки. Отец, не теряя присутствия духа, неслышно притворил дверь, однако все же недостаточно неслышно, поскольку едва мы вошли в свою комнату, как по дому опять разнесся звон колокольчика.
- Господи, - сказал я, - ей скоро сто лет, а она еще сидит перед зеркалом.
Отец кивнул.
- Храбрая женщина.
- Только этого не хватало, - возмутился я, - теперь, может, ты еще будешь ею восхищаться, да?
- Доживи до ее лет, - возразил отец, - и тогда задай мне этот вопрос еще раз.
Дрожа от холода, я повесил свое пальто на стул; я был здорово измучен.
- Во всяком случае, насколько можно судить, - сказал я немного погодя, уже лежа в постели, - если бы не старуха, здесь был бы рай.
- И в раю можно напороться на гвоздь, - отвечал отец, подтягивая одеяло к подбородку.
Но не на такой ржавый, подумал я.
- А что такое с ним? - спросил я потом. Отец, помедлив, чтобы выиграть время, выпустил воздух через нос.
- Этот вопрос занимает меня больше, чем какой-либо другой.
- И меня тоже.
Мы почти уже задремали, когда раздался стук в дверь.
- Это уже интересно, - сказал отец.
Вошедший оказался господином Янкелем Фрейндлихом. Он был в пижаме и в накинутом на плечи пальто. Пусть отец извинит его, сказал он и отвесил робкий поклон, так что чуть не опалил свечою черный шнурок, свисавший с его пенсне.
- Мне это просто не дает покоя.
Отец, хотя у него зуб на зуб не попадал, поднялся и тоже отвесил поклон.
- Не дает покоя? Откровенно говоря...
- Нет, нет, - поспешно произнес господин Янкель Фрейндлих. - Вы были совершенно правы.
- Прошу прощения, - сказал отец, - но в чем?
- В том, что с уважением отнеслись к законам Калюнца.
Отец усиленно соображал.
- Ах, вот в чем дело! В том, что я ничего не рассказал вам о так называемых событиях в мире?
- Так точно, - ответил господин Янкель Фрейндлих и вдруг голосом словно с затертой граммофонной пластинки произнес: - От этого только теряешь покой.
- Если я уже не нарушил его своими письмами, - озабоченно сказал отец.
- То есть? - Господин Янкель Фрейндлих опять заговорил собственным голосом. - Ведь барон вычеркивает все актуальное.
- Что это значит? Он перлюстрирует вашу почту?
- Перлюстрирует - не совсем верное слово. Скажем так: он присматривает за нами.
Отец, заинтригованный, подошел к нему на шаг поближе. Грелка, которую он прижимал к груди, тихонько забулькала.
- А вы?
- Мы?.. - Господин Янкель Фрейндлих пожал плечами. - Мы с этим мирим... э-э, относимся к этому с пониманием, - быстро поправился он. И снова поклонился. - Еще раз прошу прощения, господин доктор.
- Но позвольте, - сказал отец, провожая его до коридора, где пламя свечей вдруг заметалось как безумное, а тени отца и господина Янкеля Фрейндлиха причудливо сплелись, - ведь однажды это все-таки может случиться...
- Сердечно вам благодарен. Доброй ночи.
- Доброй ночи, - сказал отец, - спите спокойно.
- Попытаюсь, - отвечал господин Янкель Фрейндлих.
Мы тоже попытались, но нам это как следует не удалось, слишком мы были возбуждены, и так близко был Новый год; в конце концов, год тридцать восьмой только раз кончается, а кроме того, поскольку была луна и снег так светился, всю ночь напролет кричали петухи.
Около пяти мы услышали громыхание в кухне. Мы оделись и в одних носках спустились вниз.
Крохотная особа женского пола как раз опорожняла мусорный ящик. На ней был толстый ватник, и до самого кончика носа она была укутана в огромный, завязанный на груди узлом платок с бахромой, оставлявший свободными только твердые, как доска, торчащие в стороны рукава. На голых, синих от холода ногах были стоптанные сапоги гармошкой.
- Свертла, - прошептал я, - спорим?
- Доброе утро, фрейлейн Цибулка, - тут же сказал отец, - и большое вам спасибо за письмо. В нем вы...
Остальное отец мог и недоговаривать. Свертла рванула дверь и, гремя ведрами, косолапо ринулась через Двор.
- Странное создание, - проговорил отец, качая головой, - но она еще почти ребенок. И уже свинарка!..
Мы подсели к огню, грелись и ждали, не придет ли кто-нибудь еще. Но было слишком рано.
- Можно пока взглянуть на чучела, которые ты должен чинить, - предложил я.
Отец одобрил эту идею, и мы в одних носках прокрались в столовую. Свертла уже и здесь затопила. Луна тем временем обогнула помещичий дом и теперь, голубая и холодная, заглядывала в искрящееся, замерзшее окно. На столе лежал томик Рильке графа Станислава, золотой корешок матово блестел, и на нем отчетливо проступало пятно, которое еще вчера вечером было тараканом. Справа висела голова лося. Отец сразу посмотрел, не провалились ли стеклянные глаза внутрь, но нет, глазницы были пусты.