Самое ужасное во всем этом, конечно, потеря полусапожка. Становится не по себе, едва представлю, что его найдут, опознают как принадлежащий интенданту и обвинят того, что он выдал себя за полицейского, выручая Кактею.
14 сентября. У Пеларгонии что-то с Осенним Ветром, только что она сбросила ему во двор свой пожелтевший лист, полагая, вероятно, что никто сего не заметит.
Позавидуешь легкости, с какой цветок может выказать свою симпатию.
Но не хочу быть неблагодарным. Кактея тоже, надо полагать, теперь отдает себе отчет в том, как я к ней отношусь. Если уж ради одного-единственного отростка человек готов преступить закон, то какой решимости от него можно ожидать, когда речь пойдет о целой оранжерее.
А все-таки: видел ли кто-нибудь в мире более огненный взгляд, чем тот, что был у Кактеи, когда она вонзала в Кактус свой нож! За нежность ли я? Конечно! Но и ярость по-своему прекрасна!
Этого следовало ожидать: пришло облитое слезами письмо от Хульды. (И даже оно благоухает фиалками!) "Как ты мог, Альбин!" - пишет она, и в постскриптуме: "Неужели ты забыл нашу лужайку?"
И то правда, если вспомнить, что было на лужайке, то остается только спросить себя: "Как я мог?"
Как бы там ни было, я раздумываю над тем, не послать ли ей обратно совок с метелкой: интимность подобных подарков - как это хорошо видно на примере Хульды - награждает дарителя слишком уж большими и стесняющими свободу полномочиями.
Не то чтобы я очень уж дорожил свободой, но я достаточно дорожу ею, чтобы скорее опутать ее цепочкой от часов, чем потерять на лужайке с клевером.
15 сентября. Письмо от Кактеи. Ни слова о благодарности. Бог с ней, главное - домой она вернулась цела и невредима. Спрашивает, не загляну ли как-нибудь при случае. Это "как-нибудь при случае" буквально подрезало мне крылья.
И все-таки: да, Кактея, да. Загляну.
16 сентября. С недавнего времени Хульда не оставляет меня в покое даже во сне! Прошлой ночью она привязала меня к кровати и, угрожая цветочкам-деточкам ножницами, вынудила их подписать заявление о том, что я несостоятелен в роли отца и должен быть лишен родительских прав. Проснулся я в тот момент, когда она протягивала авторучку Примулам. Успокоился и снова заснул не прежде, чем убедился, что ни на одном из цветочков нет ни единого чернильного пятнышка.
Снова нужно привыкать к ботинкам с разверстыми мысами. Сейчас попробовал их надеть - приличествующее интенданту достоинство полусапожек настолько вошло в мою плоть и кровь, что прежнее самоуважение дается мне в простецкой обуви с превеликим почти граничащим с омерзением трудом.
Хоть бы можно было разузнать, в чье обладание перешел утраченный полусапожек! Ибо ясно как день: один оставшийся - слишком недостаточный зиждитель моего самосознания. К тому же и его придется оставить дома, когда соберусь посетить Кактею. А если осторожненько попробовать снова наладить контакт с сапожником? В конце концов, не так уж много оно и значит, слово "материалист".
То есть оно значит лишь то, что и за материей признается определенное значение. Нельзя же, в самом деле, требовать, чтобы неслышному бегу моей души внимал человек, который четырнадцать лет кряду снабжал подошвами солдатские сапоги.
17 сентября. Нет, столько упрямства сидит лишь в людях с совершенно заржавленным представлением о чести. Сапожник соглашается разговаривать со мной не прежде, чем я приму отклоненную мною фиалку, - каково? А почему, собственно, я ее отклонил? Да потому, что хорошо знаю, чем кончаются у цветоводов подобные дарительные турниры. Ведь к чему взывает подаренный цветок в горшочке? К ответному дару. А уж дальше логика турнира приводит к тому, что заканчивается он, лишь исчерпав весь цветочный запас.
Достаточно вспомнить, как протекала дарительная дуэль моей бабушки с городским советником по вопросам огородничества и садоводства. Началось с того, что советник - чтоб только засвидетельствовать свое почтение - послал бабушке Камелию из своего личного фонда. Необыкновенно щепетильная в подобных вопросах, бабушка немедленно отпарировала своей любимицей Глоксинией, и это настолько ошеломило советника, что он тут же презентовал ей Пассифлору. Ни секунды не колеблясь, бабушка рассталась со своим баловнем Бересклетом. Так продолжалось без конца; однако вместе с тем росла и общая бабушкина взбалмошность, которая стала приобретать размеры, угрожающие спокойствию всей семьи; вынужденные заняться исследованием причин, домашние установили, что бабушке просто-напросто жаль отдаренных цветов. Ибо в ходе дуэли, как выяснилось, она, раба щепетильности, простилась со всем своим цветочным состоянием, как и не менее щепетильный советник. Но он был бы скверным благоустроителем-озеленителем города, ежели б и его душу не скребли немилосердные кошки из-за утраты любимых растений. Словом, все говорило за то, что спасти положение может лишь одно средство, не раз испытанное бабушкой, а именно: сочетаться законным браком - хотя бы на время - с советником.