– И почему у тебя до сих пор нет девушки? – Эри покачала головой и указала на друга палочками. – Ты невозможно надёжный и добрый! А что касается меня, просто в последнее время мне стало тяжело бороться, как раньше.
Хару медленно кивнул и переложил оставшийся в своей тарелке кусочек мяса в рамэн Эри.
– Съешь сегодня двойную порцию, это поможет восстановить силы. Возможно, сейчас и кажется, что всё ужасно, но скоро жизнь вернётся в привычное русло: госпожа Цубаки очнётся, и ты вновь будешь писать шедевры.
– Спасибо тебе, Хару-кун!
Доели они в тишине, и Эри была благодарна другу за то, что он дал ей время осмыслить всё происходящее.
Но сколько бы она ни старалась, у неё не получалось избавиться от образа хозяина святилища Яматомори, который постоянно возникал в голове. Хацу Юкио следовал за ней, словно тень, призрак, проявлял непрошеную заботу, пугал своим нечеловеческим видом, и всё же сейчас, думая о нём, Эри больше не боялась.
Когда они держались за руки в прихожей её дома, мир внезапно стал другим, обрёл настолько яркие краски, что от них резало глаза. Возможно, именно так люди с плохим зрением ощущают себя, когда впервые надевают очки: всё вокруг слишком непривычное, чёткое и красочное, но от этой красоты больше не хочется отводить взгляд.
Эри безрадостно усмехнулась и откинулась на спинку деревянного стула. Она не могла этого объяснить, но даже сейчас что-то звало её в Яматомори, к нему.
– Кстати, я забыл показать тебе одну вещь, – прервал тишину Хару и расстегнул молнию рюкзака. – Ты же помнишь, что у моих родителей очень старая библиотека, где хранятся книги и ценные предметы, принадлежащие семье Сато ещё с семнадцатого века?
– Да, твоя мама однажды отвела меня туда и даже показала гравюру Хиросигэ47 из первого тиража. Я тогда была в неимоверном восторге!
Харука кивнул и продолжил:
– Так вот, недавно я разбирал один из сундуков и наткнулся на это. – Он протянул художнице книгу в мягкой обложке, которая, вероятно, когда-то имела жёлтый оттенок, но теперь полностью выцвела. – Аккуратнее, она действительно старая.
Эри взяла потрёпанный том и положила перед собой, проведя пальцами по шершавой и порванной в нескольких местах бумаге. Название всё ещё можно было прочитать, хотя некоторые иероглифы расплылись, будто давным-давно на них попали капли дождя. «Руководство по искусству инь-ян».
– Что это? Похоже на какую-то оккультную литературу.
Она пролистала пожелтевшие страницы, на которых размещались изображения магических печатей для талисманов, отрывки из сутр и заклинаний, а также иллюстрации, изображающие обряды изгнания нечисти. В самой середине книги лежал сложенный вдвое лист бумаги, настолько старый, что Эри побоялась к нему прикасаться.
– Не бойся, он не рассыплется, я проверял.
Эри пригляделась к надписи, которую оставил на обратной стороне кто-то явно неумелый в искусстве каллиграфии, и приподняла брови, когда поняла, что иероглиф читался как «Цубаки».
– Разверни, ты удивишься ещё больше! – настаивал Хару, и Эри всё-таки взяла бумагу в руки и аккуратно раскрыла, стараясь не порвать истлевший в месте сгибов лист.
Внутри оказалась написанная чёрной тушью картина: три человека отдыхали на краю обрыва и пили саке. Юноша свесил ногу с края, подтянув вторую к груди, и выглядел при этом крайне расслабленно, а девушки сидели рядом: одна, которая была одета в наряд жрицы-мико, наполняла чашу другой, которая носила очки и высокую шапку, напоминающую головные уборы священников.
– Какая необычная картина, – прошептала Эри, и сердце её забилось так быстро, словно стремилось поскорее вырваться на волю. Захотелось отвести взгляд, не смотреть на троих людей, безмятежно сидевших по ту сторону иллюстрации, но она не смогла и потому вновь заговорила: – Совершенно не характерная для той эпохи манера. Какой это век, восемнадцатый, девятнадцатый? Я знаю не так много художников, которые писали картины подобным образом. Очень похоже на…
– Твой стиль, – перебил Хару, показывая на аккуратные линии, выведенные тушью. – Я, конечно, не художник, но с детства наблюдал за тем, как ты рисуешь. Просто вглядись, один в один!
– Не говори ерунды.
И всё же она не могла отрицать, что смотрела будто бы на свою работу: одинаковая манера, толщина линий, композиция – всё напоминало её саму. В рамэнной внезапно стало слишком душно, и Эри пришлось сделать несколько медленных вдохов через нос, чтобы успокоиться.
Люди на картине из эпохи Эдо казались такими знакомыми, что сердце болезненно сжалось при взгляде на них, но художница никак не могла понять, откуда знает эти лица.