В комнате Иволгина стояла на этажерке, в рамке под стеклом, небольшая фотография жены с двухлетним ребёнком. И жена и ребёнок погибли при бомбежке в Невеле. Фотография всё время напоминала комдиву о счастливо начатой семейной жизни, и о беде, которая прервала эту жизнь.
У Солодовникова жена умерла в Ленинграде в блокаду, от голода. Дочурка была вывезена в Шадринск. Солодовников уже после войны с великим трудом разыскал её. Теперь дочь Люся учится в медицинском институте. У нее голубые, как у отца, глаза и каштановые косы. Во время каникул она, появляясь на пороге отцовской комнаты по утрам, приветствовала Иволгина:
— Доброе утро, товарищ комдив!
Иволгин миролюбиво ворчал:
— Ну, какой я теперь комдив! Я теперь инвалид.
Но она упорно называла его «товарищ комдив», а иногда, подражая отцу, «русый комдив» и смотрела на него веселыми глазами, из которых по комнате рассыпались искры жизнерадостности и доброты.
Отец в такие минуты в своей комнате покашливал и шуршал газетой, пряча за ней улыбку. Ему нравилось, что Люся уважает старого фронтового товарища, бывшего майора Иволгина, теперь человека самой мирной профессии на свете.
3
Иволгин осторожно шагал по тесовому тротуару по главной и пока единственной улице посёлка. Солодовников семенил рядом. Он был ростом по плечо комдиву. Под вечер тротуар чуть обледенел, и оба старались не поскользнуться.
В домах горели огни. От комбината шли рабочие. Заметив Иволгина, они уступали дорогу. Иволгин на ходу отвечал на приветствия.
Солодовникова знали меньше, чем начальника стройки, но когда он шел с русым комдивом, доля уважения распространялась и на него, и главбуху это было приятно.
Темное небо набухло влажными облаками ранней весны и только вдали, где высились корпуса комбината, была чистая оранжевая полоса. На ней рельефно рисовался дым от тепловой электростанции.
Было свежо, и дышалось легко. Иволгин поглядывал на оранжевую полоску заката. Мимо прошла стайка девчат-каменщиков с участка Квасникова. Они по-галочьи гомонили и смеялись, размахивая руками в брезентовых рукавицах, здоровые, розовощекие, в телогрейках и ватных брюках!
Иволгин любил вечерами пройтись по посёлку. Он отмечал про себя новые ряды свежего кирпича, уложенного за день на строящихся зданиях. Всё выше и выше взбирались каменщики. Вон уже видны стропила на доме, где еще вчера девушки в ватниках работали мастерками.
4
Три года назад здесь, на месте крупной стройки, были непроходимые ельники и болота. Иволгин и Солодовников первое время жили в палатке. Потом перебрались в низкий брусковый барак, а в прошлом году — в трехкомнатную квартиру на третьем этаже большого жилого дома. И пока они перебирались из палатки в барак, а потом в квартиру, на берегах лесной реки вырастал комбинат. Его высокие массивные цеха были видны издалека.
Комбинат был детищем Иволгина. В дни его рождения Григорий Иванович частенько сам прикладывался к маленькому глазку теодолита, измеряя горизонтальные углы на будущей стройплощадке, а вечерами шуршал в палатке калькой и, морща лоб, что-то высчитывал на логарифмической линейке.
Но комбинат был и детищем Солодовникова. Главный бухгалтер старался вложить миллионы рублей, отпущенные государством, в эти цеха с наибольшей экономией и пользой. Иволгин был человеком большого размаха, старался выдержать сроки и построить всё, что требовалось по проектам. Солодовников был расчетлив, прижимист и не раз вежливо, но крепко брал в свои надежные бухгалтерские руки широкую натуру Иволгина.
У продмага они расстались. Бухгалтер пошел «отовариваться» к ужину, а Иволгин направился в ту сторону, где теплилась заря. Его догнала «победа». Шофер открыл дверцу, но Иволгин распорядился:
— Поезжай в гараж.
Григорий Иванович считал, что ездить в «победе» по поселку — значит, не уважать своих рабочих, прорабов, инженеров, которые машинами не располагают.
Пройдя мимо пакгаузов, складов и многочисленных штабелей леса и бетонных свай, Иволгин добрался до ворот комбината. Территория его была залита электрическим светом. Высоко на башнях-турмах шаровыми молниями вспыхивали огни электросварки. Гремело железо, звякали башенные и мостовые краны, слышалось привычное слуху Иволгина «вира помалу!» По асфальтовому полотну сновали автокары, шли люди. Пробравшись в сушильный цех, Иволгин осмотрел монтирующийся агрегат, а потом спустился в бассейн, где будет промываться целлюлоза. Сроки сдачи бассейна миновали вчера, но из-за нехватки облицовочной плитки рабочие не справились с заданием.
Поговорив с облицовщиками, он отправился на ТЭЦ, где было чисто и уютно. Дежурный инженер-энергетик, рослый парень в комбинезоне, повёл начальника к генераторам, пультам управления и на ходу рассказывал, что прошлой ночью вышел из строя второй генератор, что пришлось вызывать бригаду электриков, но к утру все исправили. Иволгин спросил:
— Пятый генератор исправен?
— Исправен.
— Возможно, сегодня ночью он будет работать на колхоз «Луч».
— Я слышал об этом. А как у них линия?
— Линия готова. Я был в колхозе.
Когда Иволгин возвращался домой, оранжевая заря стала лимонно-желтой, чуть заметной. Григорий Иванович шел по тротуару, погрузившись в размышления.
Скрипнув тормозами, остановился самосвал. Видно было, как водитель прикуривал в кабине. Иволгин подошел, сказал:
— Подбрось-ка меня домой.
— Есть, товарищ комдив! — весело отозвался шофер.
«Черти! — улыбнулся Иволгин. — С легкой руки Солодовникова, видно, мне всю жизнь быть комдивом!»
5
В прихожей было темно, Иволгин включил свет, разделся, потом погасил лампочку и, войдя в комнату, служившую столовой и гостиной, в удивлении замер у порога. Он еще не успел ничего разглядеть, но на него неожиданно дохнуло чем-то далёким, давно пережитым и перечувствованным и… тревожным.
В комнате царил полумрак. На круглом столе, покрытом старой немецкой плащ-накидкой с коричневыми кляксами по серо-зеленому полю, стояла коптилка — сплюснутая наверху гильза от сорокапятимиллиметрового снаряда с фитилем, который слегка коптил. Солодовников сидел, сгорбившись, закрыв лицо руками, в застывшей позе. Перед ним — раскупоренная, но не начатая бутылка с коньяком, большая банка с консервами. На газете — горкой ломти черного хлеба. В сторонке громоздилось что-то завернутое в кусок байкового одеяла.
— Эй, старина! Ты что придумал? — спросил Иволгин, и Солодовников, вздрогнув, стал протирать заспанные глаза.
— Ужин. Я приготовил тебе фронтовой ужин, — сказал он, испытующе глядя прямо в глаза комдива и силясь угадать, не очень ли он переборщил, накрыв стол таким образом.
Комдив тихо подошел к столу, все еще удивляясь.
— А это зачем постлал? — кивнул он на плащ-накидку.
— Она трофейная… — виновато ответил ординарец.
— Ладно, — бросил комдив, садясь за стол. — Наливай по наркомовской.
— Есть наливать по наркомовской! — отозвался ординарец и налил коньяк в эмалированные кружки.
Комдив взял алюминиевую ложку, кусок хлеба и стал намазывать на него свиную тушенку, как когда-то давным-давно… Солодовников с сосредоточенным видом проделал то же самое.
— За нашу победу! — сказал комдив.
— За победу! — отозвался ординарец.
Выпив коньяк, закусили тушенкой.
— Славно придумал, старина! — похвалил комдив. — Двадцать лет назад нас с тобой ранило…
— И двадцать лет назад был ваш день рожденья. Сегодня вам стукнуло сорок три.
— Ты тогда подарил мне портсигар…
— А помнишь, комдив, нашу любимую песню?