Пораженный услышанным, Морозов отложил газету в сторону.
— Вот это история! — сказал он. — Вам надо искать родных, кто-то ведь остался в живых.
Морозов внимательно посмотрел на Савицкого: очень симпатичное лицо, открытое, сильное, а глаза печальные. Степан Иванович нахмурился и ответил:
— Двадцать лет ищу, но все безуспешно. После смерти бабушки я попал в детдом, поколесил по всему Советскому Союзу. В личном деле осталась только эта фотография и письмо к врачу, которого тоже уже нет в живых. На обратной стороне фотографии написано: «Дочь Лиза — мать Степана». Ниже приписка: «Погибла перед войной». — Савицкий горестно вздохнул. — Возможно, в моем деле были еще какие-то документы, да затерялись. А данных, которыми я располагаю, для розыска родственников мало. Правда, посмертное письмо бабушки подписано «С.Миллер». Но это мне также ничего не дало. На все мои запросы приходили одинаковые ответы: «Для розыска ваших родителей и родственников данных недостаточно…»
Он опустил голову и опять замолчал. Но вдруг с надеждой посмотрел на Морозова и сказал:
— Я всегда держу фотографию при себе и всем показываю. И вот я впервые встретил человека, который говорит, что лицо моей матери ему знакомо. Я умоляю вас, постарайтесь вспомнить, где вы видели кого-либо похожего на нее, может, окажется родственницей.
— Степан Иванович, ваша история потрясла меня, но я сейчас ничего не вспомню. Извините.
Морозов закурил, оделся и вышел на улицу. Около часа он бродил по городу. Услышанное не давало покоя. Где он видел эту женщину? Где?..
Когда Александр Иванович вернулся в гостиницу, Савицкий уже спал. Морозов тихонько разделся и лег в кровать. Утром, проснувшись, увидел, что его соседа нет, куда-то ушел.
Морозов отправился позавтракать в столовую автовокзала. К его столику подошел пожилой мужчина с кружкой пенистого пива в руке.
— Товарищ, — обратился он, — не слышали, на Гавриловку на 10.15 еще не объявляли посадку?
— Нет, не объявляли. А вы сами из Гавриловки?
— Да, оттуда. Бывали у нас?
— Приходилось. Чудесные у вас места. А какая рыбалка! Спиридона Никитовича Макаренко знаете?
— А как же, почти сосед, вместе партизанили. Хороший мужик.
— Я жил у него на квартире. Передайте ему привет от Морозова.
— Обязательно передам.
— Что нового в селе?
— Да все то же, — махнул рукой старик. — Правда, музей переехал в новое здание, а там сейчас сельсовет.
— Достроили наконец…
И вдруг Морозов вспомнил… Конечно, именно там, в Гавриловском музее, он видел две картины местного художника! На одной…
Александр Иванович закрыл глаза и ясно увидел картину…
— Ты что? Нехорошо тебе? — испугался дед.
Но Морозов ничего не ответил. Он быстро выбежал из столовой на улицу. Скорее, скорее в гостиницу!
Дверь номера была приоткрыта. Едва переступив порог, Морозов, еще тяжело дыша от быстрой ходьбы, закричал:
— Вспомнил, вспомнил! Степан Иванович, вспомнил!
Савицкий замер на месте.
— Ну… — выдохнул он.
— В прошлом году, осенью, я производил съемку берега реки в селе Гавриловка. Это в шестидесяти километрах отсюда. Там, в музее, я обратил внимание на две картины, написанные местным художником, майором-отставником. На одной — колонна пленных красноармейцев движется по пыльной дороге в сопровождении эсэсовцев с собаками. Изможденные, окровавленные и оборванные солдаты. Среди них выделяется лицо одного бойца с забинтованной головой. Плотно сжатые губы, горящий ненавистью взгляд обращен в сторону проезжающей мимо открытой легковой автомашины. В ней — два немецких офицера: мужчина и женщина.
На другой — эта же женщина лежит на армейской плащ-палатке, а вокруг нее стоят с обнаженными головами партизаны. На заднем плане — горящая фашистская машина. Рядом, на дороге, два трупа офицеров СС. Женщина на картинах и у вас на фото — одна и та же.
Морозов вытер лоб платком и посмотрел на Савицкого. Тот, бледный, сидел на кровати и молчал. Александр Иванович налил в стакан воды и поднес ему.
— Не надо. Едем в Гавриловку, — хрипло произнес Савицкий.
На автовокзале оказалось, что автобуса на Гавриловку в этот день больше не будет.
— Что делать? — спросил Морозов.
— Возьмем такси, — решительно сказал Степан Иванович.
И вот они в Гавриловке, у здания музея. В его новом помещении Морозов еще не был. Зал, посвященный Великой Отечественной войне, нашел не сразу. Боялся, не напутал ли чего. Но как только они вошли в зал, Александр Иванович сразу же увидел нужные картины.
— Вот! — повернулся он к Савицкому.
Степан Иванович держал в руке фотографию матери и переводил взгляд с картин на фотографию, с фотографии на картины. В глазах его появился радостный блеск.
— Поразительное сходство! Надо найти художника.
Морозов подошел к пожилой женщине, сотруднику музея, и сказал:
— Нам очень понравились картины майора в отставке Петренко. Не подскажете нам его адрес?
— Вы не первые, кто интересуется Петренко. Он проживает по улице Гоголя, 187.
— Большое спасибо.
Спустя десять минут Морозов и Савицкий остановились у небольшого одноэтажного дома. Дверь была открыта настежь, легкий ветерок раскачивал занавеску, которой был завешен проем. Из дома не доносилось ни звука.
Морозов постучал. Послышался голос:
— Входите.
Слегка отодвинув занавеску, Морозов и Савицкий вошли в помещение. Все говорило о том, что здесь живет художник. На стенах — картины, эскизы, а на столе и подоконниках — кисти, краски, бумага, холсты.
Из-за стола поднялся высокий седой мужчина. В ответ на приветствие он протянул руку и сказал:
— Садитесь, гостям всегда рад. Кто вы? Откуда? По какому вопросу?
— Я из Херсона, — ответил Морозов.
— А я из Киева, — медленно проговорил Савицкий, всматриваясь в лицо хозяина.
Морозов подошел к стене, на которой между окнами висел портрет женщины.
— Мы хотели бы услышать от вас, кто эта женщина и жива ли сейчас?
— С этим вопросом, — сказал художник, — ко мне обращаются очень часто. Не вы первые… Это — моя жена, трагически погибшая во время войны. Мне не хочется обо всем этом говорить, я чувствую себя в какой-то мере виновным в ее гибели, хотя вмешиваться не имел права. Таков был приказ. В войну я потерял жену и ребенка. Воспоминания — это единственное, что у меня осталось. Я не хочу вдаваться в подробности, думаю, вы меня поймете.
Он нахмурился и виновато посмотрел на обоих.
— Мне трудно говорить об этом, извините, — добавил он.
Савицкий стоял бледный и растерянный, рука, сжимавшая конверт с фотографией, заметно дрожала.
Если бы Петренко не был сам так расстроен нахлынувшими воспоминаниями, он бы заметил, что с одним из его посетителей творится неладное.
Морозову поневоле передалось волнение обоих, и он решился: взял у Савицкого конверт с фотографией и протянул хозяину.
— Посмотрите, пожалуйста, на фото. Знали вы эту женщину?
Петренко вздрогнул.
— Откуда это у вас? Это — моя жена, Елизавета Карловна Петренко, урожденная Миллер. На картинах, зарисовках и вот здесь, на снимке, — это все она. Откуда это у вас? — повторил он.
Степан Иванович испуганно смотрел на Петренко. На лбу у него выступили капельки пота. Лицо сделалось восковым.
Видя, что он не в состоянии вымолвить ни слова, Морозов шагнул вперед:
— Это его мать…
Петренко медленно опустился на стул, что-то попытался сказать, но спазмы сжали ему горло, и он только не отрываясь смотрел на Савицкого.
— Отец! — Степан Иванович протянул к Петренко руки.
Они прильнули друг к другу, слезы лились по их щекам.
Петренко, еще с войны начавший собирать материалы, поведал сыну героическую историю короткой жизни его матери…