«Родственники поддерживают друг друга, — услышал Джек голос отца. — Особенно в такой семье, как наша».
Энтони был готов.
Его речь была записана на нескольких карточках для заметок, лежащих у него на коленях, и он со вздохом откинулся назад в мягком бежевом кресле, пока его предвыборный автобус с надписью «Роллинз для Америки» на боковых панелях неуклонно двигался из округа Колумбия в парк в центре Манхэттена, где собралась значительная толпа, чтобы послушать выступление Энтони, и не менее значительная толпа, собравшаяся в знак протеста.
Менеджер предвыборной кампании Энтони предупредил его о демонстрациях.
— Есть ли повод для беспокойства? — спросила Кэтрин.
— Там будет много охраны, — сказал менеджер. — И собаки-взрывотехники уже все обнюхали в округе.
— Я имела в виду впечатление, которое мы производим на избирателей, — Кэтрин нахмурилась.
— Ну, мы знали о такой возможности, когда решили использовать нити в качестве тезиса, — сказал менеджер. — Но, честно говоря, я вижу в происходящем знак того, что звезда вашего мужа восходит. Люди не пришли бы просто так.
— Может быть, нам даже повезет и какой-нибудь сумасшедший протестующий затеет драку, — размышлял Энтони. — Никто не любит разъяренную толпу.
И когда автобус подкатил к переполненному парку, Энтони и Кэтрин действительно с трудом могли определить, кто в шумной толпе их сторонники, а кто пришел выразить им свое негодование.
Хэнк был готов.
Он собирался встретиться с друзьями из группы поддержки на акции протеста в центре города, где должен был выступать Энтони Роллинз, и чувствовал, что наконец-то делает что-то важное, впервые после увольнения из больницы.
Допивая кофе, он включил новости, где репортеры освещали неделю демонстраций в Китае.
— Для всех телезрителей, только что подключившихся к эфиру, мы следим за четвертым днем протестов, проходящих в Пекине, — объявил ведущий.
На кадрах было отчетливо видно, как несколько тысяч человек блокируют улицы в центральном деловом районе города.
— Несколько месяцев назад правительство Китая призвало всех граждан сообщать о длине своих нитей в рамках национального реестра данных, заявив, что это делается для защиты населения и официального учета, — пояснил ведущий. — И хотя международное сообщество возмутилось двусмысленностью этих мотивов, особенно в странах ЕС и в США, внезапные аресты в начале этого месяца трех жителей Пекина, отказавшихся подчиниться приказу, стали причиной более масштабных протестов, которые мы наблюдаем сейчас.
Хэнк предположил, что постоянное освещение событий в Пекине отчасти спровоцировало толпы, ожидаемые сегодня на митингах в Нью-Йорке. Трудно было слушать речи Энтони Роллинза и не беспокоиться о том, что Америка все ближе подходит к радикальным замыслам Китая.
Ходили слухи, что Энтони Роллинз был одной из ключевых сил, стоящих за последними политическими решениями правительства, а его выходка на июньских дебатах рассматривалась многими как искра, которая зажгла нынешнюю дискриминацию против коротконитных, распространившуюся из Конгресса почти на все сообщества. Согласно странице мероприятия в социальных сетях, около двенадцати тысяч участников планировали собраться в небольшом парке Манхэттена, где проходил митинг Энтони, с плакатами, мегафонами и флагами, чтобы выразить свое возмущение.
Хэнк вспомнил, как Аника потащила его на Марш за науку. Сначала он не хотел идти. Он не был уверен, что это окажет какое-то влияние.
— Может, и не окажет, — сказала тогда Аника. — Но я отвечу тебе то же самое, что сказала своим подругам на Женском марше. Мы проводим марш не только потому, что надеемся, что это вызовет перемены. Мы проводим марш, чтобы напомнить им о нашей численности. Чтобы напомнить им: забыть о нас не получится.
Хэнк выключил телевизор и вышел.
В парке Хэнку сразу бросились в глаза транспаранты с лозунгами: «Коротконитные вместе!», «Длинная нить — это перебор», «Равенство для всех», «Мы больше, чем наши нити!»
Он и сам удивился, насколько ошеломило его это зрелище. Это был прекрасный калейдоскоп неоновых плакатов, слов — как язвительных, так и искренних.
Чувство, охватившее Хэнка в этот момент, перенесло его в другое время и место, примерно на два десятилетия назад, когда его давняя подруга Люси взяла его за руку и повела в родильное отделение во время их первой недели практики в больнице и они вдвоем смотрели через стекло на ряды новорожденных: спящих, корчащихся, зевающих, плачущих. На глаза Люси навернулись слезы, но Хэнк не хотел плакать при девушке, на которую пытался произвести впечатление. Именно поэтому он просто стоял и смотрел в будущее. На дюжину симпатичных люлек, в которых лежали еще не испорченные миром за пределами палаты младенцы. Дюжина причин для надежды.