Путешествие предстояло долгое – сперва в райцентр, затем с отрядом пионеров со всей области в Москву и лишь оттуда уже в Крым. Деньги на билет все равно требовались, мать униженно обошла всех соседей, помирилась с сестрой, навестила полоумную тетушку. Недостающее добавил Степаныч – в хмельном угаре он порой проявлял щедрость. Перед поездкой Марину постригли, срезали чахлые косички, заменили их аккуратным каре. Удалось достать и белые гольфы и белые блузки и сияющий красный галстук, и сменную юбочку с жесткими складками и лаковые сандалии, блестящие словно зеркало. Глядясь в зеркало Марина не узнавала аккуратную, почти симпатичную девочку с серьезными зелеными глазами – неужели это я? Неужели море наконец-то дождалось? Можно будет привезти ракушку и прикладывать ее к уху? Нет, две ракушки, Инессочке тоже!
Я здесь!
Оставалось два дня до поездки. Вечером Марина легла пораньше, жалуясь на головную боль, ночь провела в кошмарах, поутру проснулась с жаром и рвотой. Врач поглядел на малиновый язык, поводил стетоскопом по ребрам, лениво посчитал пульс и сказал: скарлатина. Поехали! Ужас и гнев Марины оказались невообразимыми, она кричала что здорова, сейчас все пройдет, рвалась из рук, требовала отправить ее на вокзал. Пришлось связать девчонку старыми простынями. В приемный покой ее привезли уже без сознания.
За первой волной болезни последовала вторая, инфекция дала осложнение на уши, ударила в суставы и сердце. В общей сложности девочка провалялась в больнице почти полгода. Выздоровление двигалось медленно, врачи ничего не обещали. И самой Марине расхотелось жить – боль от потери моря оказалась сильнее боли от уколов и процедур. Она покорно позволяла переворачивать себя и обтирать, неохотно глотала жиденький супчик, овсяную кашу и противную тушеную капусту, часами глядела в стену и ничего не просила.
Палатный врач, резкий и неприятный прибалт, заставлял девочку подыматься, топтаться по больничному коридору, выбредать в печальный предзимний сад. Высоченные тополя там обжила стая ворон, на рассохшихся деревянных скамейках красовались инициалы вперемешку с матерной бранью, неуклюжая чаша фонтанчика оказалась полна листвы и пионер, ее украшающий, походил на ожившего мертвеца. Врач совсем не нравился девочке, но на манжетах его наглаженной рубашки, торчащей из-под халата, поблескивали янтарные запонки. Капли солнца, что однажды застыли в холодном море.
К февралю молодой организм взял свое. Исхудалую, исколотую Марину выписали домой, в новую жизнь. Брата забрали в армию, служить на границе, его комнатушка освободилась. Отец ушел к подавальщице из заводской столовой – пару раз еще появлялся погрозить кулаками и поискать забытые инструменты, а затем вовсе исчез. Мать в одночасье сникла и постарела, стала прихварывать. В школе тоже произошли перемены. Романтичная Инесса Генриховна попала в мутную историю – то ли дружба с учеником выпускного оказалась чересчур тесной то ли распечатка, подсунутая «на почитать» слишком антисоветской. Русичку уволили еще перед новым годом и убедили уехать из города. До Марины никому не было дела.
В школе явственно рисовался второй год в шестом классе. Учителя не дергали выздоравливающую, но и успехов от нее больше не ждали. Новая русичка, толстая и громогласная, свой предмет не любила, про учеников не говоря. Подружки передружились между собой и аккуратно вытеснили бывшую отличницу на обочину. Что оставалось? Затянувшаяся, серая, слякотная зима.
Кто потерял на лестнице ракушку, Марина так никогда и не узнала. Многочисленные мальчишки семьи Горбаткиных интересовались лишь рыбалкой, лыжами, да гонками на велосипедах. Братья Степанычи и их разбитная сестрица питали страсть только к прозрачному как слеза продукту, которым торговали украдкой по вечерам, их клиенты, городские бухарики, пропивали все ценное. А ракушка несомненно представляла ценность – огромная, цельная, больше ладони, с шипастыми отростками снаружи и тепло-розовой гладкой внутренностью, свитой в спираль. Еще она шумела. Стоило приложить ее к уху, как шепотки и шорохи начинали звучать сотней маленьких голосов, плескались невидимые волны, шлепали хвостами большие рыбы, смеялись загорелые купальщицы и их элегантные кавалеры. Так началось море.
Сперва это были всего лишь синие листы цветной бумаги, спрыснутый белой гуашью и унизанный зеленоватыми ниточками нарисованных водорослей. Затем на стене появилось хитрое солнце – оно складывалось, раскладывалось и прятало лепестки лучей, превращаясь в луну. Пляжные зонтики Марина тоже сделала из бумаги, галечный пляж натаскала с берегов чахлой речки, песок украла из детской песочницы. Пляжный коврик потихонечку сшился из обрезков тряпья, купальник – из физкультурных трусиков и черной майки. Раковина украсила «грот» из картонной коробки, отделанной битыми стеклышками. Вышло почти по-настоящему.