Но из-за поворота никто не вышел. Мы снова остались вдвоем. Я и дождь. Вернулся домой, разделся, принял душ. Принял его, сидя в позе лотоса. Горячие струи согрели мое тело, но не обогрели душу. Не хватало героини этой ночи, этой жизни. Героиней этой ночи стала изжога. Накануне я пообедал в одном из местных заведений. Трапеза обошлась мне недорого. Что порадовало. Поначалу. Блины блестели заманчиво, как у бабушки в деревне, чебурек поражал величиной, этакий лапоть сорок пятого размера, горячий и с мясом. Несвижский салат всем своим пестрым видом наводил на мысль, что в Несвиже знают толк в салатах, коль хитрый рецепт его добрался до этих столь отдаленных от Несвижа мест.
— Что вам? — громом прогремела крупная, в белом колпаке «кормилица».
— Мне, пожалуйста, порцию блинов, чебурек и салат «Несвижский».
— Разогреть?
— Все, кроме салата, пожалуйста! — пошутил я.
Она заправски запустила мощную руку в продуктовый террариум и извлекла из него мой заказ, одарив бесплатными салфетками за счет заведения и стаканом розового киселя за счет моей сдачи. Я присел за крайний столик и принялся за чебурек. Старичок справа, настойчиво, по-молодецки топил ложку в щах, не забывая при этом зачерпнуть салата из квашеной капусты. Видимо, капустных щей ему было мало. Пара чумазых работяг, украдкой подмешав что-то в компот, потягивали по очереди через соломинку, принюхивая и прикусывая хлебом. Ребятишки крошили на стол кекс, выбирая изюм. К концу обеда работяги уже лыка не вязали и, едва не цепляя столы, спотыкаясь, спикировали, на улицу.
Я пообедал и вышел вслед за ними, сытый и довольный. Через пару часов почувствовал некоторую тяжесть в области живота. Вскоре живот начало магнитить к земле. И вот теперь, сидя в позе лотоса в душе и мечтая о прекрасной незнакомке, я обнимал свое вздутое чрево и ощущал неистовую изжогу. Вспомнилась баллада о бесплатном сыре, которым закусила одна безалаберная мышь перед смертью. Как я понимаю, изжога в этом заведении — в нагрузку, в режиме сюрприза. С этими мыслями я уложил живот в постель и накрылся одеялом. Завтра я шеф-повар у Раисы Михайловны. Я ей таких сюрпризов не подкину. Уж порадую старушку своими кулинарными способностями, сварю ей «суп-рататуй».
Раиса Михайловна встретила меня в прекрасном настроении, с едва заметным румянцем на сухих щеках, в новых бурках «прощай молодость». Так она их назвала и вдруг засмеялась, будто девочка.
— Ну-с, где тут у вас холодильник? — спросил я, пройдя на кухню, где, к моему удивлению и разочарованию, на газовой плите в кастрюле что-то пыхтело и булькало. Я поднял крышку и убедился в том, что это, безусловно, суп.
— А как же «рататуй»? Раиса Михайловна, вы что же меня не дождались, мы договаривались, я настроился...
— Неужели ты думаешь, что я, хозяйка, позволила бы моему гостю заниматься на кухне!
— Но я хотел сварить вам свой любимый «суп-рататуй».
— Спасибо за то, что ты готов был это сделать для меня, давай лучше сыграем в шашки.
И мы принялись играть. Я не мастер, но, судя по результатам, наши силы были равны. Проигрывая, она восклицала детским голосом: «Ай, яй, яй». Звучало так необычно и забавно, что она казалась не бабушкой, а маленькой девочкой. Будто голос был не ее. Это странное несоответствие видимого с ощущаемым я уже испытывал в «Новым жыцці». Тогда был взгляд, теперь голос. Но я промолчал, не стал ей говорить об этом. Когда ей удавалось обыграть меня, худенькой ручкой снять все мои шайбочки с игрового поля, она, всплеснув руками, закричала: «Уря-я-я-а!»
Хочу заметить, не «УРА», а именно «УРЯ-я-я».
Ее восторг веселил меня, мы смеялись вместе.
Я стал навещать ее время от времени, стараясь порадовать шоколадкой, свежим лимоном, овощами с огорода. Порой ей становилось худо, она просила меня уйти, провожая с грустью в глазах. Как-то у двери она спросила:
— Почему ты приходишь ко мне, Андрей?
— Потому что мы с вами друзья. А что вам нравится больше всего из съестного? — перевел я тему разговора.
— Очень хочется колбасы «пальцем пиханой». Такую моя мама готовила. Ее так давно нет со мной... Умерла.
Я тогда посмотрел на нее и понял, что стал частью ее жизни, быть может, лучшей частью.
Весть о преждевременной, всегда трагической смерти молодых людей в провинции разносится быстро. Создавая почву для разговоров и пересудов. Но когда погибает молодость, люди, случается, точно одержимые, хватаются за телефонные трубки, останавливаются на перекрестках, звонят в двери соседям, и все для того, чтобы сообщить, поразить. И естественное разочарование искажает их лица, если известие пришло раньше них.