— Вот если бы твои драгоценности…
— Мои драгоценности?!
Мама сказала это, будто ей вдруг приставили к горлу нож и она от страха еле выдавливает из себя слова.
Расстаться ради собственной жизни с драгоценностями, которые она предназначала в дар жене своего сына?!
— Как тебе это все в голову могло прийти?! Я думала, сыграем свадьбу сына — дай, милосердный бог, ему вырасти поскорее, — станет взрослым, и я своими руками внесу свадебный паланкин для невесты и все свои украшения на нее надену…
Мама надолго замолчала, и очень странными показались мне ее глаза в мягком полумраке комнаты, освещенной затененной лампой. Счастливые глаза размечтавшейся матери… Вот уже вырос ее сын, вот он едет на коне впереди свадебной процессии. Громко играют флейты. К дому подносят свадебный паланкин, и она, мама, откинув покрывало с невестиного лица, любуется его прелестью… Изнемогающая от боли, истерзанная болезнью, которая могла оказаться смертельной, обессиленная мать… О чем ее материнские мечты? Ей ничего не надо для себя: она мечтает о счастье мужа и прежде всего сына, но никогда не думает о собственном счастье. Эта истина открылась мне в полутемной спальне в глазах, светившихся необычайной нежностью…
— Ты спишь? — нарушила, мама молчание.
Отец ничего не ответил, а тихонько замурлыкал:
— «Когда ушко порвалось…»
— Опять эта песня! — сердито заметила мама. — Ночь, лучше бы ты помолился или что священное спел.
— «Когда ушко порвалось», — продолжал напевать отец.
Мне уже давно мучительно хотелось спать, и я заснул под папину песню.
Вот уже три недели, как мама слегла. Боль то отступала, то возобновлялась с новой силой. Мама очень исхудала, а на лице отца залегли морщины тревоги. В доме поселилась пугающая печаль. Мама настаивала на операции, отец упорно оттягивал сроки — он понимал, к каким опасным последствиям она может привести. На лице его появилась мучительная неуверенность, он никак не мог решиться.
Однажды ночью, когда он думал, что я уже сплю, а слуги ушли к себе, он встал с постели, тихонько подошел к своему халату, висевшему на стене, достал что-то из кармана и положил в изголовье маминой кровати:
— Спрячь.
— Что это?
— Кошелек с двумя тысячами.
Мама рывком села в постели и зажгла свет. В руках у нее оказался голубой полосатый кошелек, она открыла его и заглянула внутрь. Из кошелька торчала пачка денег. Взглянув на отца, мать пересчитала деньги. Две тысячи рупий.
— Где ты их взял?
Отец не ответил.
— Я спрашиваю — где ты их взял?! — настаивала мать.
— Взятку дали! — сказал отец, понурив голову.
Мать молчала, пачка денег подрагивала в ее ослабевшей руке. Отец медленно заговорил:
— Подрались раджпуты, что живут возле озера. В поле подрались два родных брата: тхакур Чайн Сингх и тхакур Найн Сингх. Известные люди и очень богатые. Денег у них куры не клюют, им раджа джагир пожаловал. И поле это им не нужно, но, видишь ли, это для них вопрос престижа. Оба за ножи схватились, обоих вчера привезли в больницу с ножевыми ранами…
— Ты вчера рассказывал…
— Чайну Сингху стало хуже, а у Найна Сингха легкие ранения. Если они не поладят миром и дело дойдет до суда, Найн Сингх наверняка получит три года. Вот он и хочет, чтоб я в медицинском заключении написал, что он тяжело ранен. Тогда три года рискует получить Чайн Сингх. А Чайн Сингх хотел бы, чтоб я написал, как он сильно пострадал, и уж тогда Найну Сингху от тюрьмы не уйти. И тот и другой со вчерашнего дня предлагают мне деньги. Ну, Чайн Сингх действительно в тяжелом состоянии, поэтому он предложил мне пять сотен, а Найн Сингх сегодня уже поднял цену до двух тысяч. Я согласился.
— И за две тысячи рупий ты напишешь ложное заключение? — в ужасе спросила мать.
— Напишу, — отрезал отец. — Но я напишу не то, что хочется Найну Сингху, и не то, что хочется Чайну Сингху.
— Что же ты напишешь?
— Напишу, что Чайну Сингху нанесены не тяжелые ранения, а легкие. Они же родные братья, и, если в заключении будет сказано, что ни один из них сильно не пострадал, будет проще заставить их помириться.
— Получается, будто ты еще и доброе дело делаешь? — в мамином голосе послышалась насмешка.
Но я видел ее лицо: она колебалась. Мама то тянулась к кошельку, то отдергивала руку. Наконец она решилась:
— Ты стал взяточником из-за меня. Чтобы спасти мою грешную жизнь, человек, равный богам, согласился взять взятку! Человек, в жизни не касавшийся нечистых денег! Боже мой!
Мама рыдала, ругала себя и снова принималась рыдать. Отец не проронил ни слова. Мать спрятала деньги обратно в кошелек, положила кошелек под подушку и собралась тушить свет, но перед этим взглянула в сторону отцовской кровати. Отец лежал отвернувшись, накрывшись одеялом с головой.