Против Шано ополчилась вся больница. А она ничего не замечала вокруг, кроме улыбки доктора.
Неожиданно вернулась мама. Она уже поправилась и рассчитывала побыть еще месяц-другой у своих родственников в Лахоре. Мама и осталась бы там, если б не письмо Моти Рама. И отец и я, оба мы так обрадовались, что просто слов не могли найти. Я запрыгал от счастья вокруг мамы. Она схватила меня на руки и целовала без конца. С отцом мама держалась подчеркнуто холодно, но он на радостях не обратил на это внимания. Ему пора было в больницу, и он ушел, а мама сразу занялась домашними делами. Она отругала слуг, которые, по ее мнению, совершенно забросили хозяйство.
Вечером, перед сном, мать вдруг спросила:
— Кто такая эта Шанти?
— Какая Шанти? А, Шано…
— Может быть, для тебя она Шано, а для меня — мадам Шанти. Когда же это она успела тебе в душу влезть?
— Слушай, ну о чем ты говоришь?
— Я знаю, о чем я говорю. Я все знаю. Боже, дай ты счастья Моти Раму, сына пошли ему, светлого, как луна, жене его даруй свершение желаний! Этот святой человек обо всем мне написал.
— Моти Рам?!
— Да, Моти Рам! И Моти Раму незачем было скрывать от меня то, о чем уже все говорят! Над тобой вся больница смеется, вся округа! Во дворце уже знают о твоих художествах!
— Я же ничего не сделал…
— «Ничего не сделал!» — ядовито передразнила его мать. — Ты никогда ничего не делаешь! Сначала была эта отвратительная змееловка, а теперь еще Шано неизвестно откуда взялась. Я тебя спрашиваю, до каких пор я буду все это терпеть? Неужели тебе самому не стыдно?!
— Почему я должен стыдиться? Разве стыдно лечить людей?
— Лечить? Цветочки к волосам прикалывать — лечение?! Ужинать у нее — лечение?! По полдня сидеть у ее ножек, приятно беседуя, — лечение?! Если это лечение, тогда что такое любовные шашни?!
— Выбирай все-таки выражения!
Мать вскочила с постели и затопала ногами:
— Нечего мне выбирать выражения! Нечего меня одергивать! Не замолчу, пока она с белым светом не расстанется!
— Она выздоровеет и уедет отсюда сама.
— Куда это она уедет, интересно? Не затем она сюда приехала, чтоб уезжать. Конечно, она теперь тут останется. Выучится на сестру, потом начнет вместо сестры работать, а ту подсидит. Потом мое место займет — на это ей немного времени понадобится. Своего мужа загубила, теперь мою семью губит, ведьма несчастная! Но я не собираюсь скандалить с ней — я тебе в последний раз говорю: или завтра же ты выставишь вон эту ведьму, или ноги моей в этом оскверненном доме не будет!
Наутро мать объявила голодовку. За весь день она два раза выпила воды с лимоном, которую ей принесли из дома Моти Рама, — и все. Больше она ничего не ела и не пила, а я в этот день ревел не переставая. Я все старался уговорить отца, чтоб он не обижал маму, но его трясло от негодования, и я понял — он не собирается выписывать Шано из больницы. Так прошел первый день. Потом второй… третий… На четвертый день мама сильно ослабела, она даже говорила с трудом. Она ведь перенесла тяжелую болезнь, путешествие из Лахора тоже было утомительным, а дома сразу все это началось.
Отец ни с кем не разговаривал. Я вынес на веранду мячик для пинг-понга и пытался играть в пинг-понг об стенку. В это время вошел слуга и объявил, что Шано желает поговорить с мамой.
Мама слова не успела сказать в ответ, как, наклонив голову, вошла заплаканная Шано, в помятом дхоти с черной каймой. Губы ее пересохли, руки дрожали. Она припала к маминым ногам и сказала:
— Во многих жизнях была я грешницей. Иначе почему погибло мое счастье? Зачем я только приехала сюда! Под твоим домом я разводила огонь… Прости меня! Я уезжаю, я больше никогда здесь не появлюсь.
Мама не встала с кровати, она только откинула легкое покрывало Шано и всмотрелась в ее бледное измученное лицо: бесцветные щеки, потрескавшиеся губы, ввалившиеся глаза — красота Шано опять померкла.
Шано с усилием развернула сверток, спрятанный до тех пор в ее одежде, и достала свитер.
— Я для него вязала… — с трудом выговорила она. — Для того, кто всегда будет для меня выше бога. Если появится в твоем сердце желание понять боль другой женщины, довяжи своими руками. Больше я ни о чем тебя не прошу.
Шано положила недовязанный свитер на мамину кровать. Плотно сжав губы, она вышла из комнаты, но споткнулась о порог и чуть не упала. От резкого движения край дхоти соскользнул с ее головы — голова была выбрита. Я ни разу раньше не плакал из-за Шано, но тут, снова увидев ее бритую голову, разрыдался.