Николай пригнулся к исчерченной розоватой кальке и действительно фамилии своей не увидел. Лицо обожгло подступившим румянцем. Испуганно заработала мысль о чьей-то несправедливости. Потом вдруг вспомнил, под такими чертежами обычно подписываются не авторы, а исполнители из проектно-конструкторских бюро. Он засмеялся, преобразуясь на глазах, сказал:
— Мое имя не здесь, а в авторском свидетельстве, понимать надо, простота!..
— Вряд ли, Коль, — зажигаясь чувством обиды за товарища, возразил Раис Даминов. — Что-то вчера во время пуска подозрительным мне показалось поведение Виктора Ивановича. Крутил твой земеля, к нему все с вопросом, особенно москвичи, а оно тебе почему-то ни гу-гу... Заметил я, что хитрил он, сам, вроде, тебя ждал, настаивал даже не запускать установку, а мне показалось — кривил он душой, дожидался команды... И пустили, конечно. Все хорошо обошлось... Но, думаю, с тобой здесь что-то не ладно, не обставили случаем?
— Не может быть такого! — уверенно возразил Николай.
— Я тоже смекаю, что такого не может, твоя же задумка. Об этом все в цеху знают, как ночей не спал, как вкалывал, — добавил Раис и вновь покосился на Николая. — Все же чую подвох, Коль. Я собственными ушами слышал, как кто-то из московской комиссии заявлял, что знать ничего не знает о тебе... Так что держи нос по ветру, — предупредил Раис. — Если что, ты это дело не оставляй на произвол, шуми! Думают, что если простой работяга, так он не гож в изобретатели? Хрен с маслом, еще как гож! Шуми, Коля, а мы поддержим, — возмущался Раис.
Нервы опять не выдержали, разволновался, попросил у ребят сигарету.
— Ты же бросил курить?
— Бросишь тут! Второй месяц не курю... Ну черт с ним, одну можно.
Он взял из протянутой пачки «Памира» одну сигарету, вышел из цеха к курилке — специально оборудованному месту с жестяной бочкой, наполненной песком, со скамеечками под легким навесом. Затянулся табачным дымом. Двухмесячный перерыв тут же дал знать: дурман никотина разошелся по крови, густо замутил голову.
Было раннее утро, узнать все конкретнее — не у кого. Смутное беспокойство опять зарождалось в душе. Сначала словам товарища по работе не придал особого значения, подумал, какая-то неувязка, Раис путает беспричинно. Теперь здесь, в курилке, тревога все больше и туже охватывала его. Так было всегда: при любой крохотной неудаче ему казалось, что окружающие узнали, какую тайну хранит он в себе. «Отец! — сразу же подумалось ему. — Неужели дошло? И в такой день!» Позорная смерть незнакомого человека, приходившегося отцом, черной молнией перечеркнула детство, ударила в какую-то нервную клетку и так осталась в ней гнить-догнивать по сей день. Не в первый раз он впадал в такое смутное, невесомое состояние, когда вся жизнь, что шумела, гремела, вертелась и двигалась рядом, не доходила до него, шла мимо, обходила стороной, не задевая. Будто она существовала сама по себе, и в ней его не было.
А сторонняя, как ему казалось, жизнь часто сулила обернуться добром, манила к себе. Когда монтировалось оборудование в цехе, за границу должна была выехать группа инженеров и с ними — оператор. Руководство наметило Николая. Отказываясь от заграничной командировки, он нашел массу причин, ссылался то на болезнь жены, то на свою занятость и учебу в институте. Боялся, что при проверке в соответствующих органах могут дознаться об отце.
Убедил все-таки, отказался, и вместо него поехал за рубеж Виктор Рабзин.
Больше всех сокрушалась и переживала тогда Света.
Вспомнился и другой случай. В прошлом году ему выделил профсоюз бесплатную путевку в Кисловодск. Сколько было дома возни вокруг этого заурядного события! Света решила отправить дочек к дальней родне в деревню и ехать с Николаем; на месте можно было приобрести курсовку, ночевать где-либо на частной квартире, а дни проводить вместе. У дочек появились свои заботы: они составили длиннющий список на покупки: надо купить то, надо это...
И вдруг за несколько дней до отъезда вызвали Николая в профком, доверительно-ласково стали уговаривать передать путевку аппаратчику из седьмого цеха. Тот только что вышел из больницы, ему позарез нужна была путевка именно в Кисловодск. А других нет в наличии.
В просьбе ничего предосудительного не было. Тем не менее Николай опять заподозрил неладное, подумалось, что дошло до цеха, до руководства комбината, где его к тому времени хорошо знали как толкового рационализатора.
Путевку он отдал. Ее тут же переоформили на аппаратчика из седьмого цеха. Он сильно расстроился, ему показалось, что обиду нанесли умышленно. Отходил душою постепенно, выясняя час за часом, что никто не знает и ничто не прослышано о его прошлом. Просто назрела житейская необходимость и аппаратчику после инфаркта путевка требовалась больше, чем кому-либо.