Тихие коридоры, двери с табличками, редкие молчаливые посетители — все настораживало, непривычно тревожило. Ссутулившись, уронив локти на колени, он не помнит, сколько времени просидел в приемной. Молодая женщина, вероятно секретарша, не обращая внимания на посетителя, продолжала выбивать дроби на пишущей машинке. Все смутно, все расплывчато в его памяти. Николай вздрогнул, когда еле уловил ее голос: «Входите...» Как одолел расстояние от двери приемной до стола, где сидел секретарь обкома, — не помнит; как обронил привычное «здравствуйте!» — тоже не помнит. И не может до сих пор понять, почему так нудно и длинно тянул рассказ о себе и работе, о прошлом и нынешнем. Зачем была нужно уводить разговор в такие дебри? Секретарь, не перебивая, внимательно слушал, и когда Николай закончил, в упор посмотрел на него, спросил:
— Что же вас прежде всего тревожит, вопрос приема в партию или судьба изобретения?
— По сути, мое предложение осуществлено, — заикаясь, объяснял Николай. — Поначалу я боялся, что и внедрить-то не удастся...
— Значит, как я понимаю, печетесь о другом? — помог ему собраться с мыслями секретарь.
— Конечно! — понуро приподнял голову Локтев.
— Вас кто-то надоумил или вы сами решились обратиться в обком?
— Жена посоветовала, — схитрил Николай, хотя помнил, что Света действительно настаивала на этом.
— Хорошая, видать, жена, понимает, что теперь у народа одна мечеть да церковь — обком. — Секретарь поднял телефонную трубку: «Мне Акимова, Сергея Семеновича... Срочно...»
Разговор двух секретарей был короток, но Николаю показался бесконечно долгим. Он прислушивался к словам и с трепетом в сердце ожидал, когда же наконец речь пойдет о нем, ибо разговор их шел о том, как подготовились школы к новому учебному году, как обстоят дела с выполнением взятых обязательств, как управляется французская фирма с пуском нового производства... И вдруг, словно гром среди ясного неба, до слуха его раскатисто долетела короткая фраза: «У меня сидит Локтев, знаешь такого?..»
Секретарь обкома замолчал, прислушиваясь к тому, кто заговорил на противоположной стороне провода. Томительно тянулось время. Порой попискивали и мигали красными светлячками другие телефоны, секретарь их не трогал, прижимая к уху пластмассовую трубку, искоса посматривал на Николая. Из приемной бесшумно приоткрылась дверь. Секретарь живо махнул ладонью — «Не мешайте, повремените!» — и продолжал терпеливо слушать.
— И это все? — донеслось до Локтева. — Тогда мне не понятен его визит... — И опять замолчал.
О чем же они говорят? Почему так насупился секретарь обкома? Зачем нащупывает и ловит взглядом глаза Николая? Ему становится не по себе. Бесконечно долгим кажется этот телефонный разговор.
— Все ясно, Сергей Семенович, спасибо за информацию! — Он положил трубку, поднялся, вышел из-за стола и скрылся за какой-то другой дверью, отстоящей в противоположной стороне от приемной. «Куда это он?» — с недоумением взглянул Николай на приоткрытую дверь. Через минуту-другую он вновь появился подле стола, позвал секретаршу: «Пожалуйста, два стакана чаю», — сказал и подошел к посетителю, странно наклоняясь, изучающе всмотрелся в него.
Принесли чай... «Что это, испытание на твердость или вызов к доверительной беседе? — удивился Локтев. — Но я же все уже высказал, пусть двумя-тремя словами, но сказал все, что накипело и камнем лежало на душе».
Отпив глоток чаю, секретарь заговорил:
— Вы, молодой человек, меня в заблуждение чуть было не ввели.
— Как! — испуганно изумился Николай.
— Да так, вы настаиваете, что тревожит вас в первую очередь несправедливое решение о приеме в партию, а не судьба изобретения? Выходит, все наоборот. Так ли я понимаю создавшийся, мягко говоря, конфликт? Никакого решения по поводу приема не было, вопрос был отложен специально... Хитрюга, однако, этот Сергей Семенович, политик! У радиожурналистов прием такой есть — говорящее письмо, слышали? — слегка улыбнулся краешком губ секретарь обкома. — Утверждает, что Локтев достоин быть членом партии. Вопрос в другом: достоин ли оставаться в партии ваш дружок, мнимый соавтор, так сказать?