В жаркий полдень мы выехали из Гаваны. Причудливый пейзаж мелькал за стеклами автобуса, стремительно бегущего по ленте асфальтовой дороги. С одной стороны — зелень плантаций, полей и лесов, с другой — лазурное море.
Через два часа лента дороги вплелась в улицы Матансеса — второго после Гаваны города по значению и величине. Его с любовью называют «Кубинскими Афинами»: отсюда вышло большинство ведущих писателей, артистов и художников страны. Матансес — колыбель испанских мореходов, приводящих сюда корабли. Здесь они отдыхали от многодневных морских переходов, запасались пресной водой и провизией. Частенько наведывались в бухту голландские и французские корсары — вольные рыцари морей. Крепость несколько раз сжигалась ими, а затем на развалинах ее вновь появлялись заградительные стены, домики, причалы.
Бухта всегда тихая. Как бы ни бесновались вдали океанские волны, здесь постоянный штиль. Поверхность воды спокойная и ровная, как зеркало. Горожане ласково называют бухту «Спящей красавицей».
Километрах в ста от Гаваны, если ехать вдоль побережья, нельзя не заметить в причудливых картинах незнакомого пейзажа удивительно знакомую и близкую сердцу деталь. Всего одну деталь, крошечную, казалось бы, но она оживляет этот пейзаж, делает его роднее и ближе. Деталь эта — нефтяная качалка. Окрестные картины как-то преображаются, становятся понятнее и ближе, особенно для нас, коренных жителей Башкирии, где эти качалки встречаются на каждом шагу.
Вот она стоит метрах в двадцати от моря на вулканических камнях, похожих на губку, изрезанную пустотами, стоит, низко отдавая поклоны каждой пальме, каждому прохожему.
Я увидел ее и растрогался. Будто бы нечаянная белая березка — символ России — вдруг ненароком оказалась в тропических широтах. Качалка — одна из ярких примет моей родины — стояла на берегу моря, за нею виднелась вторая, третья и так вдоль всего побережья.
Мне, право, так хотелось здесь, вдали от родины, встретить своих земляков. На дальних берегах, вдалеке от дома слово «земляк» приобретает более широкий смысл. Если бы встретился мне якут с самой северной точки Советского Союза, я бы назвал его непременно земляком. Если бы повстречался украинец из Киева, из Львова ли, все равно бы и его назвал земляком. И москвич, и тюменец, и ленинградец — все становятся земляками.
Через песок, босиком по которому невозможно шагать — такой он горячий, — через ленту асфальтной дороги перехожу я на другой берег узенького перешейка, где работает буровая вышка, а подле нее стоят такие знакомые для моих глаз голубенькие вагончики. Вокруг буровой на траве, на лужицах, на земле поблескивали черные, с синевой, пятнышки нефти. «Значит и здесь нашли...» — сразу же подумалось мне. Значит и сюда, к далеким пескам Варадеро, дотянулась рука наших нефтяников, чтоб помочь друзьям, насытить моторы их машин горючим топливом, не привозным, а собственным.
Американские геологи и разведчики, пройдя из конца в конец эту землю, доказывали кубинцам и всему миру, что нет нефти в её чреве, что вековать ей без собственного горючего.
А вот и нет! Коли уж башкирский нефтяник взялся за дело, то быть по-нашему. За плечами у него огромный опыт и бурить где попало он не будет. Сколько доказывали ему, что нет нефти под Ишимбаем. А он, настырный, уверовав в прозорливость академика Губкина, взял и доказал обратное, открыв в 1932 году знаменитое «Второе Баку». А в грозном сорок четвертом, прорвав километровые тверди, добрался до девонской нефти на склонах горы Нарыштау. Он же помог найти нефтяные залежи в Эфиопии и Индии, и вот теперь здесь, на Кубе.
Мне очень хотелось встретить земляков на этой буровой, но встретили меня смуглые, загорелые под тропическим солнцем кубинские рабочие. Один из них, высокий, худой, представился по-русски:
— Меня зовут — Рауль. Я здесь — техник.
Он четко выговаривал каждое слово, чтоб не сбиться, чтоб правильно произнести фразу.
Мы вошли в вагончик, где меньше палило и было не так ужасающе жарко. Я объяснил Раулю цель моего визита.
— Есть ли здесь советские нефтяники? — спросил я.
— Есть, есть, только сейчас они в поле.
Он прямо так и произнес этот термин «в поле». И показалось мне, что я у себя дома, где-то под Нефтекамском или Ишимбаем, ибо так знакомо и тепло прозвучало это слово «в поле».