С самого утра того холодного ноябрьского дня Вико, только закурив сигарету, обратил внимание на обледенение городского пейзажа. Погружённый в осмысление запланированных на репетиции сцен, он смело шагал по наледи.
Вчерашние бурые лужи местами приобрели белоснежный покров, а местами преобразились в зеркала. Всё, что вчера заливалось ливнем, ночью кристаллизовалось морозом и поблёскивало под подошвами и шинами.
В летних чёрных туфлях и с недосказанными репликами героев спектакля Вико добрался-таки до театра.
Каждое утро у Вико начиналось одинаково. Сняв верхнюю одежду, если таковая была, он через туалет в гримёрке, где мыл руки, проходил в кафе за кружкой горячего кофе. Это было ритуалом. У каждого актёра – свои «фишки». Вико становилось спокойнее от прикосновения к стенам театра, от гула коридоров, от прикосновения к звуку тишины паузы между аплодисментами вчерашнего спектакля и предстоящего…
Театральное кафе занимало небольшое помещение на этаж выше сцены. Приглушённый тусклый свет излучали металлические абажуры, свисающие над каждым из четырёх низких кофейных столиков. Периметром стояли невысокие банкетки. Окна были по-французски задрапированы. От коридора кафе отделяла деревянная балюстрада, замаскированная цветным ситцем, а кухня скрывалась за раздаточным окном.
Всунувшись в него, Вико попросил себе кофе.
– Будет сделано, мастер! – отозвалось кафельным голосом.
– Какой блинный аромат… – Вико медленно втягивал запах выпекавшихся блинов закрывшимися от наслаждения веками глаз.
– Сегодня блюдо дня – блины! Блины с мясом, икрой лососевых, джемом и сметаной, сэр! – объявил шеф-повар кафе.
– Что сказать?.. Вы волшебник, шеф! Чудо творит набор каких-то известных ингредиентов вашими руками!
– Ваш напиток! – улыбчиво сказал шеф.
– Милейший, Вы бог! – Вико оставил деньги и забрал чашку.
По коридорам стали распространяться зашагивающие звуки. Одностворным хлопком участвовали двери в настройке оркестра жизненного ритма. Театр начинал подготовку очередного сценического дня.
Сидя в кромешной мгле, увлечённый начавшимся на сцене действием, я не мог и подумать, что ко мне по краю ряда сидений пробирается вахтёр театра, Эрнест Хрисанфович,
с известием, которое через несколько минут изменит всю мою жизнь. После утверждающих слов Миры, после того, как полёт её голоса заполнил зал последними звуками, шёпот Эрнеста Хрисанфовича послышался шуршанием палой осенней листвы. Я не то чтобы содрогнулся от внезапного появления чего-то постороннего репетиционному процессу, но раздражение испытал неподдельное. На что отреагировал резко и с немалой долей удивления. Вахтёр обычно не покидает своей вахты. А тут он вдруг крадется по темноте на свет лампы режиссёрского столика и наперекор моему вниманию, прикованному к происходящему на сцене, шепчет на ухо про некий звонок. Конечно, я не сразу разобрал, что он говорил. Я даже ассоциативно не догадывался, о чём может докладывать мне вахтёр, играющий вечную роль преданного слуги доброго хозяина, но напрочь не умеющий что-либо сказать внятно. Это выражалось и в его тоне при приветствии и раздаче ключей от гримёрок по утрам, и при прощании вечерами после окончания спектаклей.
Но сейчас крякающий говор Эрнеста Хрисанфовича, может, из-за того что он хотел донести информацию шёпотом, был мне особенно непонятен. И, словно не замечая моей реакции на его появление, повторил несколько раз, что мой отец просит меня срочно ему перезвонить. И как только до меня дошло, что за известие принёс мне наш вахтёр, в зале стало как будто темнее. И как не было монолога Софии Ефимовны, так талантливо прочитанного Мирой. И словно я не участвовал в репетиции, поглощённый ожиданием того, что будет дальше… Я не помню, переспросил ли я его и, вообще, сказал ли я что-то. И если сказал, то как? Знаю точно, что не были для меня преградой ни репетиция, ни чернота зала, ни коллеги, ни Эрнест Хрисанфович с той секунды, когда сознание ко мне вернулось и я понял, что звонил мне отец.
Телефон, на который поступил звонок от отца, находился на вахте. Мой же сотовый – в гримёрке. Вахта была ближе, и именно туда я побежал и оттуда стал набирать цифры домашнего телефона отца. Набрал и слушаю. Гудки. Второй раз. Гудки, словно дома никого нет, а иначе бы подошли и ответили. Третий. Я спрашиваю у вахтера, мол, «Хрисанфыч, точно отец? Меня ли?» Он: «Точно. Тебя. И срочно».