«Что произошло?» — голосом нелюбимой учительницы спросила я.
«Ничего особенного, просто Марина забыла паспорт… а без паспорта, сама понимаешь, нельзя…»
«Что нельзя без паспорта?» — сообразительно переспросила я.
«Бракосочетаться», — выпалил сын и с облегчением вздохнул, потому что для него самое страшное теперь было позади, а для меня…
Я грохнулась на стул и в полный голос завыла. Сквозь слезы, задыхаясь от свалившейся на меня «беды», я кидала слова — что это все, что теперь конец, что между нами (?) все кончено, что у меня нет больше сына, что он поступил как вор (?) и мошенник (?)… что лучше бы он, нет, лучше бы я, нет, лучше бы мы вместе… Лучше я не буду повторять сейчас то, что тогда говорила. Но в тот момент мне казалось, что меня выбросили на мороз, оставили ночью одну в лесу, в котором я и днем боюсь заблудиться. Предана, брошена, покинута… И кем?!
«Прости меня, мама, — сухо перебил поток моего отчаяния сын. — Но что, собственно говоря, произошло? Ты ведь знала, что я собирался жениться… ты сама говорила: делай как хочешь, только сначала хорошо подумай… я так и сделал — хорошо подумал и женился. Ну, а то, что не сказал, не предупредил — так ведь это смешнее, неожиданнее, не так банально, не как у всех… ты ведь любишь сюрпризы и чтобы смешно — любишь… не на „Чайке“ же с куклами в загс ехать… А потом, вспомни, как ТЫ замуж выходила… если бы мой папа был жив, он бы тебя не понял… нет, ты положительно испортила нам праздник…»
Да, я испортила праздник: не обрадовалась сюрпризу. Не расхохоталась веселой шутке — венчаться без паспорта. Не закричала: как все это прекрасно, как небанально, нетривиально, как нам всем повезло, что на свадебный ужин в доме нашлись диабетические сосиски и «Раковая шейка» к чаю…
Да, я оказалась такой же ЭЛЕМЕНТАРНОЙ матерью, каким замечательно элементарным был в тот вечер мой отец, что понять тогда мне было не дано.
РОДИТЕЛЬСКОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ — прощание на дорогу, пожелание на дорогу, расставание перед дорогой… С ним мы покидаем отчий дом. За ним всякий раз возвращаемся. И когда они с нами. И когда их больше нет.
Две копейки на любовь
О том, что людям надо оказывать внимание, мне кажется, я слышала еще до своего рождения. «Большое спасибо», — говорил папа, когда повода для БОЛЬШОГО спасибо не было — так, для самого обыкновенного, а то и совсем маленького. Или — ну просто не за что: «Я вам очень благодарен». — «А чего это вы меня благодарите?» — удивлялся прохожий, который поспешно, не задумываясь, отвечал, что не знает, как пройти на ту улицу, о которой его спросил папа. «Ну хотя бы за то, что остановились, помочь хотели». На него смотрели с недоумением, как будто подозревали в чем-то нехорошем.
В нашей тихой угловой булочной хлеб отпускала Варька-рыжая — женщина лет сорока с осипшим, прокуренным голосом и всегда красными глазами. Варька с остервенением швыряла батоны и французские булки на дно сумок, а бывало, и мимо них. То ли ее раздражал покупатель как человек по другую сторону прилавка, то ли ей уже тогда было известно, что хлеб есть вредно, — не знаю. Но хорошо помню ее толстые с желтыми ногтями пальцы, которые впивались в розовое тело булочки, и та, беспомощно сжавшись, тыкалась носом на дно спасительной сумки. «Большое спасибо», — упрямо повторял папа, на лету захватывая сумкой плюшку, как бабочку сачком. Оскорбленная его неуместной вежливостью, Варька, в конце концов, не выдержала и рявкнула: «Вы что, надо мной издеваетесь?! Вы что мне все свое спасибо тычете… Вон жалобная книга… пишите, мне наплевать…»
Папа сказал, что жалобная книга ему не нужна, впрочем, спасибо, — и с сожалением посмотрел на пылающую от гнева и без того огненную Варьку. У двери он оглянулся и сказал Варьке: «До свидания». — «Псих, ненормальный», — прохрипела Варька.
Тут и я не выдержала: «Папа, ведь она вредная, противная, за что ты все время говоришь ей спасибо?» — «Привычка, — улыбнулся папа. — Привычка».
Надо сказать, что, унаследовав от отца эту «нелепую» привычку, я часто натыкаюсь на глухую тоску в глазах, а то и откровенную ненависть. Наверно, когда мы говорим хаму «спасибо», он прекрасно понимает, что заслуживает других, более знакомых ему слов, которые куда результативнее всех этих «интеллигентских штучек». Он вовсе не намерен меняться, и вежливость других для него раздражающе дискомфортна. Конечно, этими наивными, как учили в детстве — волшебными словами никого не исправишь, а то и вызовешь гнев и неприязнь… Но… «людям надо оказывать внимание…». И я говорю — «большое спасибо», когда для него нет даже маленького повода, и говорю «здравствуйте», и говорю «до свидания», хотя никто не заметил, что я вошла или тем более что ушла. В конце концов, кто-нибудь да улыбнется и скажет — «пожалуйста», и с теплотой встретит, и пожелает вслед всего хорошего, не подозревая, что это не моя, а папина победа, что это тот самый случай, когда человека нет, а дело его (суть его, дух его) живет.