— В доме престарелых он не выживет. — В четырех стенах, без своих лошадей, питание полуфабрикатами и сидение перед телевизором — такой образ жизни его убьет.
— Может быть, более быстрая смерть милосерднее, — пробормотала Эгги.
Я взглянула на нее в зеркало заднего вида.
— Я уверена, что ослышалась.
Она вздохнула и встретилась со мной глазами.
— Так и есть. Но готовься к тому, что будет хуже.
Я кивнула и стала размышлять о том, как освободить сестру. Беда была в том, что, даже если бы я смогла что-то придумать, она отказалась бы уезжать.
Я свернула налево по Двадцать пятому шоссе, в Национальный заповедник Фишлейк, и съехала на обочину.
Отец проснулся, и мы все выбрались из машины, чтобы пройти оставшуюся часть пути пешком.
— Где мы? — спросил он.
— Это Фишлейк, — ответила я и добавила: — В Штатах.
Отец растерянно оглядел деревья. Он их не узнавал. Но однажды он сказал, что все леса — наш дом, неважно, где в мире они находятся, и я надеялась, что это его убеждение укоренилось глубоко и болезнь его не поколебала.
— Пойдемте, — позвала я сестру и отца. — Я хочу вам кое-что показать.
Воздух был теплым, нежным.
Мы поднялись на холм и увидели лес из тополей. Тысячи изящных белых стволов и пронзительно-желтый дымчатый полог.
Мы погладили гладкую кору, и я сказала:
— Это одно дерево.
— Что ты имеешь в виду? — не поняла Эгги.
— Это не лес, а одно дерево, огромный единый организм. Его называют трепещущим великаном, и он уникальное явление природы: старейший на планете и самый большой. Некоторые ученые считают, что ему может быть миллион лет. И он умирает. Мы убиваем его.
Я обернулась и увидела, что отец присел и положил большую ладонь на землю, на сеть переплетающихся корней, от которых отходят тысячи генетически идентичных стволов, клонов друг друга. Потом он закрыл глаза и прислушался к трепету гигантского океана под нами. Когда папа открыл глаза, в них стояли слезы, и деревья вернули его нам.
— Девочки, — проговорил он. — Вы выросли.
Эгги обняла его. Я прижалась щекой к одному из нежных изящных стволов. Ветер проскользнул через его голые ветви и коснулся моих век, моих губ. Поцелуй. Я почти слышала, как лес дышит, ощущала его сердцебиение подо мной, вокруг меня и надо мной, самый старый язык на свете.
Теперь, в другом месте земного шара, в горах перед рассветом, я слышу, как рядом поет птица, и представляю, что это соловей. Хотела бы я знать, о чем он говорит. Я подхожу к небольшому озеру и сажусь на берегу, наблюдая за тем, как заря окрашивает небо, из серого в голубой, а потом в серебристый цвет. Дымка стелется над водой. Проснувшиеся водоплавающие птицы окликают друг друга.
Вот так бы и сидеть тут вечно. Никогда не видеть больше ни одного человека. Ни разу в жизни я еще не испытывала такого сильного желания. Я упиваюсь одиночеством, оно дарит спокойствие. Пока мои мысли не возвращаются к Номеру Девять, к воспоминаниям о его мертвом теле, и о мужчине, убившем его, тоже, и, повинуясь какому-то первозданному инстинкту, тому же, который раньше заставлял мою сестру нарушить тишину, я поднимаю дикий рев. Становится легче, но всего на мгновение. Когда мой вопль стихает, я вижу, что разогнала всех птиц.
Я не сразу иду домой, а делаю крюк. Ноги несут меня к холму позади коттеджа Дункана. Отсюда видно окно его кухни. Даже через клочки утреннего тумана я различаю, как он ходит внутри. Я наблюдаю за ним, желая спуститься с холма и подойти к двери, но не уверена зачем: чтобы потребовать от него ответа, спросить, предъявил ли он Рэду обвинения, дать волю своему гневу — или ради нежной и многообещающей встречи.
Собака начинает лаять, и я поворачиваю домой, пока Дункан не заметил меня.
Когда я еду на работу, звонит телефон. Это Эван.
— Только не злись, — начинает он. Я вздыхаю. — Нильс отправился в лес и нашел нору.
— Что? Проклятье!
Яростно, до боли в пальце, я жму на отбой и заезжаю на парковку около базы. Врываюсь в дверь, шаря по комнате глазами в поисках Нильса, который с пришибленным видом сидит на кухне. Зои и Эван прячутся за экранами компьютеров.
— Я надеюсь, что ослышалась, когда мне позвонили по телефону, потому что уверена: ты не пошел к той норе после того, как я довольно внятно запретила делать это.
Нильс поднял руки, останавливая меня:
— Надо было найти Шестую.
— Она со дня на день родит, ей нужна нора.
— Ее там даже не было, когда я пришел.
— Это еще хуже!
— Давай понизим тон, — предлагает Эван, нарочито переводя взгляд мне за спину.