— Не всегда, — бормочет Фергюс.
— Да какая разница? — восклицает Амелия; ее обычно веселое расположение духа улетучилось. В ее тоне чувствуется возмущение предательством, и я решаю, что ветеринарша, как и все они, знала Стюарта много лет.
— Почему он изменился? — спрашиваю я.
Никто не отвечает, все только пожимают плечами и качают головами.
А потом Дункан говорит:
— Мужчин учат, что они должны главенствовать, но современное общество такие идеи больше не поддерживает, и некоторые не могут смириться с ускользающей из рук властью, воспринимая это как унижение. Поэтому, обозлившись, переходят к насилию.
— Долой патриархат! — рявкает Амелия.
— Господи, — бормочет Фергюс, хватаясь за сердце.
— Я не виню Лэйни за то, что она посматривала на сторону, — роняет Холли.
— Холли, — быстро останавливает ее Амелия.
— Пардон.
Воцаряется тишина. Я начинаю лихорадочно соображать: так, выходит, у Лэйни был любовник? Кто бы это мог быть? Сдается мне, она действительно главный подозреваемый в убийстве Стюарта.
Подходит Фингал и сворачивается на полу рядом со мной, положив голову мне на колени. Я откладываю наждачную бумагу и глажу его. К тому времени, когда в коттедже вдруг слышится волчий вой, пес уже спит.
— Боже помоги нам, — вздыхает Фингал. — Опять начинается.
Фингал поднимает голову и прислушивается, настороженно ощетинившись и навострив уши. Он вопросительно смотрит на меня, потом на своего хозяина, ожидая приказов. Должен ли он защищать нас? Что это — зов, предостережение или приглашение? Ворошит ли этот звук в его душе какие-то первобытные инстинкты?
Я полагаю, что да, поскольку пес поднимает морду и тоже испускает длинный взволнованный вой, отчего меня бросает в жар.
— Боже мой! — восклицает Фергюс, на этот раз громче.
Завывания в доме и снаружи вторят друг другу.
— Видишь, что ты наделала? — спрашивает Дункан, и я не сразу понимаю, что он обращается ко мне. — И так каждую ночь.
Я не могу сдержаться и улыбаюсь. Реакция собаки меня веселит.
— А мне они нравятся, — говорит Холли. — Как вы думаете, я могу завести щенка?
— Ты имеешь в виду волчонка? — смеясь, спрашивает Амелия.
Холли вполне серьезно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой.
— Почему? — настаивает она. — Если он будет нашим с самого рождения, если не привыкнет жить в лесу… Так ведь в домах и завелись собаки, разве нет? Когда-то давно кто-то их приручил.
— Сорок тысяч лет назад, — говорит Фергюс. Потом добавляет: — В каменном веке.
Я улыбаюсь.
— Вы знаток истории, да, Фергюс?
Он пожимает плечами.
— Почитываю кое-что.
— Нахватался верхушек, — хором произносят остальные привычную шутку.
Я глажу Фингала, пытаясь успокоить. На некоторое время он замолкает, прислушиваясь к голосу из леса. Вой адресован не ему; Пепел отпугивает более крупных животных.
— Волчонок привыкнет к тебе, — говорю я Холли, — и ты можешь его обучить. Они очень умные, быстро учатся и очень преданные.
— Вот видите! — восклицает она.
— Только зачем это тебе? — спрашиваю я.
Теперь все смотрят на меня, ждут от меня чего-то; я чувствую их взгляды и понимаю, в чем дело. Они все сейчас живут в страхе. Наша детская натура жаждет, чтобы чудовища принимали понятную нам форму. Люди скорее готовы бояться волков, потому что не хотят бояться друг друга.
— Волки не выстраивают с человеком таких отношений, как собаки, даже если живут среди людей с рождения, — объясняю я. — Одомашнивание — это результат селекции. Требуется много поколений, чтобы превратить дикое животное в домашнего питомца. Этот пес и волчица в лесу теперь даже не принад лежат к одному биологическому виду. Как бы вы ни любили волчонка, он вырастет хищником, так диктует ему природа, а держать такое существо на цепи или привязывать к дому просто жестоко.
Фингал издает очередной мощный вой, и мы все вздрагиваем.
Дункан неловко садится на пол около меня и кладет голову пса себе на колени.
— Тише, мальчик. Она плачет не по тебе.
Фингал виляет хвостом и лижет хозяину руку.
— Сегодня это совсем уж невыносимо, — объявляет Фергюс и встает, чтобы включить громкую музыку.
Остальные возвращаются к своей болтовне и плотничанью, а я смотрю на Дункана. Он задумался. Может быть, пора сказать ему все по-быстрому и покончить с этим. Но слова не идут на язык.
— Думаешь, такое когда-нибудь будет? — тихо спрашивает он меня. — Чтобы животное окультурилось.