— «Ведь может лето на плато и услаждать, как мед, и лютовать, как кнут», — цитирует Дункан стихотворение Нэн Шеперд.
— Много ли найдется полицейских, которые знают поэзию? — говорю я, смахивая мошку с лица — даже при закрытой двери надоедливые твари умудряются проникнуть внутрь. Кажется, я испытываю облегчение оттого, что мы ушли от темы крикетных бит и сломанных костей, и ненавижу себя за малодушие.
— Думаю, много.
Я качаю головой:
— Я таких не знаю.
— Дай догадаюсь — твой отец коп?
— Мама. И она не из тех, кто читает стихи. Правда? А из каких?
— Из тех, кто, заподозрив неладное, принимает меры, а не кукует всю ночь в машине, дожидаясь, когда в доме произойдет преступление.
В ответ на это следует тишина.
И я понимаю, что, вероятно, больше всего не могу простить ему именно этого: бездействия.
— Она много рассказывает тебе о своей работе? — интересуется Дункан.
Я пожимаю плечами.
— Я к тому, что любому мало-мальски толковому детективу известно: нельзя арестовывать человека, если ты не сможешь засадить его за решетку, если у тебя нет железных доказательств его вины или если после этого он пойдет домой и пуще прежнего выместит злобу на жене. Иногда дело заканчивается убийством.
Я удивленно смотрю на него.
— Так случилось с твоими родителями? Он снова поворачивается к волкам. Кивает.
— А ты пытался защитить мать.
— Нет, — говорит Дункан. — Не пытался. В тот раз нет. В тот день я точно истукан смотрел, как он забивает ее до смерти.
Внутри у меня пробуждается болезненное узнавание.
Дункан продолжает:
— Я убил своего отца, вовсе не защищая себя или кого-то другого, как потом сказали на суде. Защищать было уже некого. Думаю, тебе следует это знать.
— Почему же тогда?
Он дергает челюстью.
— Из мести. Из ненависти. Он уже был мертв, когда я взял ту же самую крикетную биту и размозжил ему череп.
Я с трудом глотаю, щеки горят. Слова слетают с языка без моего согласия:
— А мою сестру искалечил муж.
Дункан резко поворачивает ко мне голову:
— Что?
— У меня есть сестра-близнец.
Он выпускает воздух из легких.
— Извини, — с запинкой произносит он. — Мне очень, очень жаль. Прости меня.
Я испускаю сдавленный смешок.
— За что? Ты же не виноват. — Я поднимаю к глазам дрожащую руку, давя пальцами на веки. Меня снова начинает тошнить. — Это перевернуло всю мою жизнь, — признаюсь я. — Я стала такой, что и представить себе не могла. Я хотела убить его. Ужасно хотела. Словно одичала. Дункан, я… ты не представляешь, каким нежным созданием я была раньше. Я верила, что в мире разлита магия, а сейчас я просто… жесткая злая женщина.
— Ты и сейчас нежная, — отвечает он. — Притворяешься черствой, но все твои поступки выдают доброту.
В конце концов я начинаю плакать.
Мой рука ложится на живот, где уже намечается небольшая выпуклость. Нужно заставить себя убрать ее оттуда, или меня уничтожат.
Может быть, в другой жизни.
Ладонь Дункана, большая и теплая, лежит на моей пояснице, и мне следовало оказать ему такую же поддержку.
— А где сейчас твоя сестра?
Я вытираю глаза.
— Дома.
— В Голубом коттедже? — От растерянности он хмурится. — Я не знал, что ты живешь не одна.
— Она не выходит на улицу. Только в фантазиях. — Я ерзаю, с трудом подбирая слова. — Не знаю… вот что может случиться. С человеком. Его можно просто раздавить. У нас есть способность уничтожать друг друга.
— Ты пробовала помочь ей?
— Да. Устраивала в клинику, где ей могли оказать надлежащую помощь, ну, знаешь, сеансы с психологом, курс медикаментозного лечения и все такое. Но она не выносила жизни там, хотела просто тишины. Хотела одиночества. Вот почему я привезла ее сюда. Думала, в таком тихом месте она пойдет на поправку.
Следует долгое молчание, потом Дункан спрашивает:
— Ты была там, когда это случилось?
Я вглядываюсь в пелену дождя, ища глазами волков, но они исчезли.
— Нет, — отвечаю я.
Проходит время, а дождь все не стихает.
— Пойдем, — говорю я. — Я обещала тебе наблюдение за волками, а здесь мы уже все посмотрели.
— И что?
— Найдем другую стаю, если ты не передумал.
Мы выходим под косо хлещущий дождь, натянув капюшоны. К дороге нужно спускаться по высокому склону, и я вижу вдалеке, где Дункан припарковал свой пикап.
— Моя машина стоит дальше, — говорю я, когда мы приближаемся. — Поезжай за мной.
Мы едем назад в сторону дома, потом сворачиваем на север, к лесу Абернети. Когда мы останавливаемся на опушке, дождь прекращается, и Фингал выпрыгивает из салона пикапа и восторженно лижет мне руки. Привет, приятель.