Расстраивалась ли Хмырова? Немного. Больше было неловко перед родными, отчаявшимися увидеть её счастливой новобрачной. Лиззи недоумевала порой, да что же с ней не так, раз молодые люди, оказывающие ей недвусмысленные знаки внимания, так и не доходят до нужной кондиции?
Благодаря физкультуре, оптимизму и интересной работе она прекрасно выглядела (моложе многих местных ровесниц), придерживалась положенных норм морали (да, заставляя себя, но куда денешься?), пользовалась уважением, известностью, была умна, богата, титулована с некоторых пор…
И однажды узнала-таки, невольно подслушав разговор двух сослуживцев зятя Боулза, присутствовавших на юбилее Николаса Мортена и оказывавших ей знаки внимания.
— Знаешь, будь она не так хороша, я бы рискнул на большее, чем танец или фривольные стишки — вальяжно развалившись в кресле и потягивая их монастырское вино, делился с приятелем капитан колониальных войск мистер Бродерик Дулитл, красавец 25 лет, прибывший в Кейпсити недавно.
— Меня даже ее возраст не смущает. Но, понимаешь, мне рядом с ней неуютно… Она смотрит так оценивающе, будто ей не 30, а все 70…Брр… И целуется умело… Явно не девственница, чтобы там не говорили… Ещё и эти её таланты… Я ищу кроткую тихоню, что будет смотреть мне в рот и слушаться беспрекословно, а не такую...генеральшу, которая меня самого построит по стойке «смирно». Я тут поспрашивал ребят, все подобного мнения о мисс Мортен, вот и не лезут в петлю, несмотря на положение и деньги её и… папаши — усмехнулся говорящий, а слушающий его поддержал, о чем свидетельствовал звук столкнувшихся бокалов.
Услышав столь нелестную для себя характеристику, Лиззи перестала надеяться на брак — здесь, по крайней мере, в колонии, где у неё имеется такое реномэ.
Может, в новом месте, в другой среде, она получит шанс на счастье? В Европе или...России? А почему нет? Ей, если честно, за эти без малого сорок лет надоели и жара, и море, и бананы…
Иногда Елизавета до дрожи хотела услышать шум летнего дождя, сходить за грибами в хвойный лес, попариться в бане после лыжной прогулки, поесть квашеной капусты или свежесобранной лесной земляники с молоком...
Увидеть природу страны, в которой родилась и которую долгое время видела только по телевизору: колокольчики-ромашки, искрящийся на солнце снег, широкие зеленые просторы и зеркала голубых озер, пережить смену сезонов, поплавать в пресноводной реке...
«Тогда, чего сидим, кого ждем? Думаю, я сделала все, что могла, для Мортенов. Пора прощаться! Поеду в метрополию, проверю наследство, потом махну в тутошнюю Русь-матушку… Счастье, я иду тебя искать!» — сказала себя Лиззи Мортен с душой Елизаветы Хмыровой-Хобяковой и пошла готовиться к отъезду: дела передать, распоряжения оставить — на всякий случай, корабль найти. Дел полно!
На сборы ушел месяц. Объявление об отъезде на историческую родину Лиззи сделала утром, во время завтрака. Семья была в шоке, но, видя нешуточную решимость старшей мисс, возражать никто не посмел.
Бессменная «перпетум мобиле» Мортен пообещала оформить все нужные для работы в её отсутствие бумаги, успокоила сестер и отца, что это не каприз и с ней все будет в порядке, попрощалась с воспитанницами, коллегами, семейством Зулу (о них она особо беспокоилась и взяла с зятя Нокса клятву, что он не «кинет» аборигенов без внимания и заботы), оставила все записи по пансиону и ферме, контакты и советы, дождалась рождения сводного брата (Рианна была на сносях) и, успокоенная тем, что мальчик был не только крупным, здоровым, но и лишь слегка смугловатым (а значит, серьезных проблем с наследованием баронетства быть не должно), ступила на палубу корабля-комбо (парусник на паровой тяге) «Лузитания» 1 апреля 1908 года по местному летосчислению, чтобы через месяц с небольшим оказаться в столице Островного королевства Бриктании.
Провожали её все Мортены (с зятьями) и Флоренс, залившая пристань слезами. Сэр Николас торжественно пожелал счастливого пути, наказал непременно телеграфировать о прибытии и поцеловал в лоб, вытерев украдкой повлажневшие глаза и шумно высморкавшись в сторонке.
Сестры плакали, обнимали, целовали, велели беречься и писать часто, зятья обещали присмотреть за семьей и делами, а Флоренс причитала, что не увидятся они больше.
Лиззи шутила, успокаивала всех, но на сердце у неё было тяжело: вслед за верной служанкой она была почему-то уверена, что не вернется, а значит, и видит она этих людей в последний раз.
— Флоренс, дорогая, все будет хорошо, я еду на родину — двусмысленность в словах девушки, конечно, никто не уловил.