За это время ручеёк посетителей иссяк. Всю зиму его навещала только Гайка, принося фрукты в пакете из супермаркета и тайком подсовывая под одеяло сигареты. Старик начал говорить ещё в декабре, но когда приходила гостья, замыкался в себе. Это было совсем не вежливо. Виктор Иванович был рад её видеть, но не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии. В его воспоминаниях мир не висел жалкой чёрно-белой фотографией перед глазами, а двигался и увивался вокруг ног пушистой полосатой кошкой. Гайка разговаривала, робко касаясь его рук. Она рассказывала о поездке в Польшу и о новых друзьях, которых там нашла. В последний визит - это было в марте - девушка ничего не говорила, просто сидела и грустно смотрела, как поднимается грудная клетка.
Пару раз появлялся здоровяк, каждый раз утирая слёзы. Виктор Иванович гадал: с чего он взял, что этот человек мог быть его сыном? С чего он решил, что вообще знал его когда-то? Наверное, этот сентиментальный мужчина просто чокнутый. Наверное, он шатается по больнице и заходит в палаты ко всем подряд, разговаривая с потерявшими память стариками.
После того как старик так решил, молодой человек больше не появлялся. Должно быть, подозрения старика так или иначе отразились на его лице.
Настало лето, и Виктор Иванович, наконец, встал на ноги.
- У вас очень большая воля к жизни, - говорил врач, рассеянно рисуя каракули на листе бумаги. - Если бы не она, вы бы не отделались так легко.
- Я по-прежнему не всё помню.
Врач покачал головой.
- Здесь я бессилен. Память может восстановиться в течение недели, месяцев или пары лет, а может, не восстановится совсем. То же самое, что и со зрением. Мы не смогли доподлинно установить причину вашего дальтонизма, причём полного цветового дальтонизма, что встречается довольно редко, но очевидно, причина здесь, - он приложил указательный палец к своей голове. - Хрусталик в полном порядке, состояние зрительного нерва тоже вне нареканий. И потом, если бы вы повредили глаза при падении, симптомы были бы другими. Ваш дальтонизм был бы избирательным.
Виктора Ивановича выписали.
Он вернулся домой (ноги, не доверяя голове, привели прямиком к подъезду, а потом вознесли на нужный этаж), но квартира не показалась ему пригодным для жизни местом. "Меня что, ограбили?" - ворчал Виктор Иванович, слоняясь по комнатам и наблюдая концентрические круги, строгие углы кубов на обоях - диковинное существо, составленное из геометрических фигур, печальный динозавр, последний на земле, ищущий по свету таких же, как он. Сквозь растворенное окно врывался ветер, деловито прохаживался по залу, швыряясь прошлогодними газетами, следовал к открытой двери в подъезд.
Никого не было здесь с прошлой осени, и никто не закрыл окно, которое Виктор Иванович оставил открытым, чтобы немного проветрить помещение. Теперь у него обитали: несколько стрижей, которые свили себе гнездо в обивке дивана и с писком бросились наружу при его появлении; плющ, который захватил горшки с комнатными цветами и задушил их в своих объятьях. Одинокий одуванчик, что торчал из пакета с удобренной землёй. И наверняка было полно комаров. Линолеум весь набух и противно чавкал под ногами, в кастрюле, отмокавшей в раковине, вольготно себя чувствовала ряска.
Виктор Иванович подобрал с пола несколько баллонов с краской. Рюкзак, с которым он последний раз вышел из дома, бесследно сгинул, поэтому старик сложил находку в пакет.
Внизу его встретил Мишка.
- Это я тебя спас, старик. Я кликнул Варе с первого этажа, чтоб вызвала скорую.
Он улыбался своей кривой, щербатой улыбкой. Старик посмотрел на него совиным взглядом и, ничего не сказав, побрёл прочь. Почему он помнит этого человека, скользкого, как слизняк, но не помнит множества других, куда более важных вещей?
Виктор Иванович отправился заново исследовать родные переулки. Всё ему казалось знакомым, хотя он никогда не мог сказать заранее, что увидит, когда повернёт за угол. Он здоровался с двухэтажными московскими строениями, как со старыми друзьями, заново делился с нищими монеткой, покупал у старушек семечки и клубнику, стоял, приложив к подбородку руку, разглядывал наскальную живопись, расстраиваясь и говоря себе: "Я хотел так нарисовать! Пока я лежал в больнице, кто-то меня опередил..." Стоит ли говорить, что это были его работы - все, за редким исключением? Виктор Иванович не вспомнил ни одной, однако он испортил некоторые, пустив в ход имеющуюся под рукой краску. Его мучила тоска, похожая на выползшую из подводной пещеры древнюю каракатицу или на туман, случившийся в его личном королевстве в День Пикников; и не было от неё спасения. Иногда, видя старика на улице, к нему подходили люди, в основном молодые ребята и девушки, но он никогда им не отвечал, глядя строго перед собой и хмуря брови. Даже не замедлял шаг.
Он ждал, что появится девушка, называющая себя Гайкой, но она так и не пришла.
Однако появился другой человек, натурально - призрак из прошлого. Когда Виктор Иванович решил его проигнорировать, он обогнал старика и встал прямо перед ним - тонкокостный молодой человек в истрёпанной джинсовой куртке, с острыми ключицами и уродливыми скулами, которые делали его похожим на скелет, с засаленными светлыми волосами, что доходили до лопаток. Лицо его пылало таким гневом, что старик остановился, оставив мысль пройти насквозь.
- Куда это вы убегаете? - прошипел молодой человек, схватив старика за локоть. - Я ждал, пока вы поправитесь.
- И что дальше? - сказал Виктор Иванович, гадая: неужели он задолжал кому-то денег?
- Дальше - я возьму реванш за то поражение! Вы оставили меня вторым, но я должен быть первым! Пока вы прохлаждались на койке, я посвятил всё своё время рисованию - на бумаге, не на стенах, чтобы мы с вами были в равных условиях. Уверен, вы тоже не теряли зря времени. Мы пригласим в качестве судей лучших мастеров. Я знаю, что Джанк сегодня в Москве. Это лучший художник в Берлине. Знаю, как с ним связаться.
- О чём это ты, мальчик? - хрипло сказал Виктор Иванович. Он не совсем понимал причину, по которой этот тип выдвигает ему обвинения.
Длинноволосый уязвлённо выпрямился.
- Я вызываю вас! Мы сразимся, как тогда, в октябре. У вас будет стена - и у меня будет стена. У нас обоих будет по три часа, чтобы нарисовать всё, что угодно. Теперь все увидят, что я - лучше!