- Наверное, это был просто сон. Когда пробуждаешься, то знаешь, что туда невозможно вернуться. Так вот, я сейчас бодрствую. И не вижу ни возможности, ни смысла засыпать вновь.
- Чепуха! - отрезал парень. Схватил Виктора Ивановича за запястье. - Пойдём, старик. Прогуляемся... Куда? Ты спрашиваешь: "Куда?" Искать твою злополучную башню. На что она похожа? Водонапорная башня? Вышка сотовой связи? Что-то ещё?
- Дом. Просто дом. Да вон же он!
Север проследил за пальцем старика, который едва не сшиб с неба синюю многоэтажку, похожую на цветок, за которым взялись ухаживать сердобольные старушки-огородницы со всей Москвы. Шмыгнул носом и, схватив его за руку, потащил через перекрёсток: как раз зажёгся зелёный свет.
- Это же совсем недалеко! О чём ты думал? Почему не сходил туда?
- Я смотрел.
- Мы идём! Прямо сейчас!
У старика заболела голова. Это было не новомодное здание из стекла и металла - просто облупившаяся высотка в четырнадцать этажей, построенная в начале девяностых, не то в конце восьмидесятых. Таких полно по всей Москве. Что-то скрывалось внутри, какая-то тайна, которая лежала на ладони старика, как грецкий орех, который нечем было расколоть. Дима стоял, заложив большие пальцы рук за ремень, и смотрел вверх. Потом скосил глаза на старика.
- Ну что?
- Ничего, - покачал головой Виктор Иванович. - Пойдём отсюда.
- Может, там, внутри, есть какой-то рубильник, который заставит твою голову работать как надо?
- Не мели чепухи.
Старик, поколебавшись, поспешил за Севером, который изучал подъездную дверь, будто надеялся на ней, как археолог на византийской каменной плите, найти ответы на интересующие его вопросы. Было тихо. Дворовые коты прятались под припаркованными машинами и наблюдали оттуда за пришельцами. Единственная лавка пустовала, сквозь щели в досках её любопытная трава, смеясь шелестящим смехом, совала тонкие пальцы. Виктору Ивановичу не хотелось смотреть вверх, на громаду здания. Он чувствовал себя странно. Будто это - морщинистая шея гигантского змея, уходящая вверх и одновременно в дремучее, неизведанное прошлое. Это прошлое обратило на него внимание. Оно готово опустить к нему голову и заглотить, целиком, вместе со шляпой, подтяжками и нечищеными туфлями родом из девяносто четвёртого года.
Виктор Иванович заставил себя подойти к домофону. Вот новое чувство: если дать волю пальцам, они сделают что-то сумасшедшее. Наберут номер какой-нибудь квартиры, например. Зуд под ногтями был такой сильный, что старик едва не сдался, только в последний момент подумав: "Что скажу я человеку на том конце провода?"
Дима вовремя оттеснил его в сторону.
- Дай-ка, я поговорю с этой пташкой. У отца фирма, вторая по величине в Москве. Это их детище. Знал бы ты, сколько таких малышек я поломал, чтобы ему насолить!
Он в два счёта открыл дверь в подъезд и, подмигнув старику, пропустил его внутрь.
Тихо, как заброшенном амбаре. Окошко консьержки заложено старыми газетами; каждый, проходя мимо, считал своим долгом бросить туда всученную на улице листовку или найдённую в почтовом ящике "Из первых рук". Где-то гремел в своей жестяной глотке язык-лифт.
- Чувствуешь что-нибудь? - едва Виктор Иванович поставил ногу на первую ступеньку, спросил Дима.
- Только то, что я не знаю, какого чёрта делаю в чужом подъезде, - огрызнулся Виктор Иванович.
- Ты вроде поживее стал, - с удовольствием заметил парень.
- Станешь тут поживее, когда всё вокруг выглядит, как твоя могила.
Всё это уже было - раньше. Он уже прикасался к бетонным стенам, снизу крашеным синей краской, а сверху - осыпающейся побелкой, смотрел, как трепещет от неведомого сквозняка паутина на забранном решёткой фонаре, раздающем скудный жёлтый свет, знал, вплоть до мелочей, что увидит за углом. Каждый поворот был знаком и вот эти гнутые прутья на перилах - тоже. И коробка на площадке первого этажа: каждую весну там селились новорожденные котята - от уличных кошек или выброшенные жильцами. Он узнавал черенок метлы, стоящей в тёмном углу, провода кабельного телевидения и сети интернет, как обычно, торчат во все стороны, как волосы безобразной старухи. В воздухе - взвесь пыли; когда она проникала в ноздри, ощущение тоже было до боли знакомым.
- Оставь меня.
- Что?
- Оставь меня одного.
Стоя возле двери, Север разглядывал старика с неподдельным интересом.
- Ты точно здесь... это... копыта не отбросишь?
- Уж постараюсь. Ты же привёл меня в подъезд, чтобы я снова начал рисовать, так? Так вот, мне хочется побыть одному. У меня есть, чем марать стены, - он похлопал по карманам пальто, в которых, как снаряды в обойме гаубицы, были заряжены баллоны с краской. - Может, что-нибудь да нарисую.
Мальчишка поспешно ретировался. Виктор Иванович улыбнулся: казалось, голова его тяжелела от воспоминаний с каждой секундой. Раньше - в одной из двух прошлых жизней - с этим парнем он был не в ладах. А теперь - посмотри-ка! Улыбается, машет рукой и уходит прочь, жизнерадостно хлопая подъездной дверью.
Не было нужды врать: старику снова захотелось что-нибудь нарисовать. В карманах были баллончики с синей, чёрной и белой краской, его талисманы, эмаль марки "Montana", также несколько небольших тюбиков разных цветов, оставшихся с того лета, а трафареты... Виктор Иванович спустился вниз, отворил дверь подсобки и нашёл несколько кусков картона. На столе консьержки обнаружился канцелярский нож и ножницы.
Когда он поднялся по лестнице на второй этаж, загромыхал лифт. Женщина средних лет с мохнатой коричневой сумкой, похожей на кролика, посмотрела на него и сказала:
- Здравствуйте.
Виктор Иванович решил, что это хороший знак. Он миновал открытые створки лифта, показав его серому нутру язык, стал подниматься дальше по лестнице, останавливаясь на каждом этаже и прислушиваясь к своим ощущениям. На пятом его сердце сказало: "Здесь".