Большинство непальцев отличает прямота и открытость в отношениях друг с другом и с иностранными друзьями. Им глубоко присуще чувство собственного достоинства. Во время моих странствий по Непалу я не раз наблюдал, как быстро и легко выстраиваются их отношения, скажем, с советскими специалистами. Вообще, с советскими людьми непальцев связывает чувство искренней приязни. В Катманду и Патане я видел, с каким огромным интересом встречали люди первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР В. В. Кузнецова. Они стояли на ступенях пагод, на стенах и каменных тумбах, толпились у храмов, чтобы хоть одним глазом увидеть советского гостя.
Однажды я разговаривал с Локендрой Бахадуром Чандом, занимающим сейчас пост премьер-министра, а в то время возглавлявшим Национальный панчаят. В коротком интервью он выразил удовлетворение развитием отношений между нашими странами, вспомнил о большой экономической помощи, которую оказал Непалу Советский Союз. Речь зашла и о сахарном заводе в Биргандже, дающем свыше 80 процентов потребляемого в Непале сахара, и о ГЭС Панаути, снабжающей электроэнергией столицу во время перегрузок, и о детской больнице в Катманду, и о сигаретной фабрике в Джанакпуре.
— Мы высоко ценим помощь Советского Союза в подготовке специалистов для нашего народного хозяйства, — подчеркнул Чанд. — Обе наши страны глубоко заинтересованы в мире и процветании своих народов. Это сближает наши взгляды на многие проблемы. Непальцы хорошо знают, что Советский Союз — наш друг.
В справедливости слов Чанда я не раз убеждался и в горах, и в тераях, и в долине Катманду. Десятки людей заговаривали со мной по-русски. Людей, учившихся в Москве, Ленинграде, Харькове, я встречал в самых далеких уголках Непала. Даже на крайнем западе, в Дхангари, единственную маленькую больницу на 15 коек возглавлял «харьковчанин» Бходжрадж Шарма, обрадовавшийся мне как родному и долго рассказывавший о друзьях, оставленных в Харькове.
Я в горах. У маленькой серо-черной буддийской ступы, сложенной из осыпавшейся со склона породы, замечаю алые капельки каких-то высокогорных цветов. Подо мной — всклокоченные облака, кажущиеся бесконечным снежным полем. Но вот ветер легко разрывает толщу «снега», и в образовавшуюся брешь я вижу стремительную Индравати, разлившуюся на множество синих рукавов, рукавчиков и проток. Отсюда она кажется пучком синих тесемок, брошенных между расступившимися глыбами. Думаю, что поднялся уже очень высоко — отсюда рукой подать до причудливого пика Ганджела, то и дело показывающегося мне сквозь туман. И вдруг замечаю террасу, покрытую изумрудной рисовой рассадой.
Вечереет. Пик Ганджела вновь появляется передо мной — на этот раз в багрово-красном одеянии. Мой спутник, шерп Анг Нурбу, разбивает маленькую палатку. Снова вспоминает, как советские альпинисты взошли на Сагарматху, называемую также Эверестом, величайшую из земных гор, как проложили путь к вершине по контрфорсу юго-западного склона. Ловко и быстро он разводит небольшой костер из взятых с собой щепок. Блики пламени отражаются в его раскосых глазах. Мы пьем терпкий чай и залезаем в спальные мешки. И долго еще я слышу его гортанный голос, легко справляющийся с английским языком.
— Может, это и хорошо, что боддисатва Манджушри срубил в свое время гору и превратил Озеро змей в долину Катманду. Но она все равно не по мне, я люблю горы. И ночевать в горах, и чувствовать туман у себя на лице.
Остров грез
Уже упоминавшийся мною Хануман, сын бога ветра Вайю и обезьяны, как свидетельствует Рамаяна, чуть было не лишился разума, увидев Ланку, которую ему предстояло поджечь. «Казалась волшебная Ланка небесным селеньем, парящим в ночных облаках бестелесным виденьем». Я его хорошо понимаю, этого хитроумного обезьяньего вожака: красота Шри Ланки выше всяких представлений о ней. Не зря ей посвящены десятки строк великого эпоса. И сейчас, когда мы с коллегой из АПН подъезжаем к местечку Китулгала в горах и путь нам преграждает стремительный поток, в памяти снова вспыхивают точные строки «Рамаяны»: «Река с крутизны, уподобясь рассерженной деве, летела, как будто покинув любовника в гневе». Здесь в Китулгале, снимался знаменитый «Мост через реку Квай». В холле небольшой гостиницы висят на стенах фотографии, запечатлевшие моменты жизни съемочной группы. Рассекая горную гряду, Келани шумит на порогах, пузырится, щерится белоснежными пенными потоками. Не верится, что это та самая Келани, которая лениво, как бы нехотя впадает в океан у Коломбо.
У берега покачивается на волнах катамаранчик — пирога из сравнительно тонкого ствола, скрепленная с большим бамбуковым поплавком-противовесом. Старый лодочник перевозит за рупию на тот берег. Несколько юношей усердно ищут что-то в прибрежной гальке, глубоко запустив в нее ладони. Набрав пригоршню камешков, паренек лет семнадцати начинает тщательно — их промывать на ладони и вдруг радостно вскрикивает: «Аметист!» Протягивает мне розовато-лиловый камень: «Возьми, сэр, на память». Я отказываюсь, и камешек отправляется в маленький плетеный мешочек.
Поиск драгоценных и полудрагоценных камней, даже такой невинно-примитивный, — занятие здесь довольно распространенное. Ланка всегда славилась самоцветами. В последние годы государство пытается полностью взять под контроль добычу драгоценных камней, но это ему не всегда удается.
Мой спутник вдруг вскрикивает — чуть было не наступил в воде на маленькую змейку, которая теперь стремительно удирает, головка ее испуганной буквой «Г» высится над водной поверхностью…
Дорога-серпантин вьется между горами, которые похожи на изумрудные купола, громоздящиеся друг на друга, слившиеся в едином графическом ансамбле. Горы-купола — это чайные сады. Упругий зеленый ковер, которым они плотно укутаны, занимает 60 процентов обрабатываемых земель Шри Ланки, дает ей 90 процентов валютных поступлений. Только что мы побывали на чайной плантации «Кирипорува» у Махинды Раватте в горах в самом центре острова. Внешне Махинда походит скорее на лихого гусарского офицера, нежели на расчетливого и рачительного хозяина: молодцеватая походка, кавалерийские усы, энергическое радушие. Однако даже беглый взгляд на вверенное ему хозяйство убеждает: менеджер свое дело знает. Махинда и его коллега Джаясекера показали мне маленькую фабрику, обрабатывающую выращиваемый на плантации чай. Здесь на широкой сушилке на крыше чай отдает 46 процентов содержащейся в нем влаги. Еще 20 процентов он отдает в центрифугах. Затем попадает на теплую жаровню-статор, по которой его раскатывает своеобразный «утюг» — ротор. Крупносвалянный и проведший на жаровне мало времени чай обладает большой крепостью. От него просто кружится голова. Он предназначен на экспорт в мусульманские страны, где религией запрещено употребление спиртных напитков. Более длительной обработке подвергается чай, идущий в Европу. В нем меньше наркотических веществ. Ну а крошка, которая проваливается в специальные емкости сквозь изрешеченную дырочками жаровню-статор, продается самым дешевым сортом чая.
Трудно представить, что чай появился в Шри Ланке лишь в последней четверти XIX века, что чайное хозяйство стало развиваться здесь после гибели кофейных плантаций, уничтоженных враждебным вирусом. Чай — не только богатство Шри Ланки. Он еще и ее проблема. Эта монокультура в свое время ограничила на острове посадки других культур, и в частности риса, который при англичанах ввозился из Бирмы. Чай, конечно, вытеснил рис не в прямом смысле: в основном для этих культур предназначались различные земли. И все же должного внимания рису не уделялось. Его приходилось импортировать в больших количествах, и этот дорогостоящий импорт подрывал экономику страны. Между тем чай — кормилец острова — встречает на внешних рынках все более острую конкуренцию. Чай — главный, но не единственный источник валютных поступлений. Есть еще каучук, кокосы…
Неподалеку от Кирипорувы мы осмотрели каучуковую плантацию и фабричонку. Небольшие рощицы гевей, напомнивших мне в первый момент наши осины, окружают одноэтажный белый барак. И плантация, и фабрика — государственные. На каждом дереве укреплена чашечка, в которую стекает латекс. В бараке с помощью чанов, прессов, каландров латекс постепенно превращается в белый, толстый, упругий каучуковый лист, предназначенный для экспорта.