Annotation
История взаимоотношений мирской женщины и православного монаха, рассказанная от имени ее сына
Санарова Елена
Санарова Елена
Когда в терновнике некому петь
Елена САНАРОВА
КОГДА В ТЕРНОВНИКЕ НЕКОМУ ПЕТЬ
Глеб сидел на кровати и рассматривал икону патриарха Тихона, стоявшую на застекленной книжной полке. Хоровод мыслей возвращал часы на год назад, когда он, четырнадцатилетний школьник, лишь мечтал о том, чтобы каким-то образом попасть в церковь и прислуживать в алтаре. Сейчас ему пятнадцать, и он пономарь одного из древнейших монастырей города.
В сердце дернулась честолюбивая струна, и перед глазами сверкнуло воспоминание о первом дне в храме. Как все было страшно и желанно, как маняще дрожали нервные огни свечей и пряно пах ладан, как присматривались к нему монахи и шептались о том, станет ли он одним из них. И он почти стал. За эти месяцы Глеб добился многого. Должность заместителя главного пономаря позволяла ему быть на особом положении. С ним часто разговаривал суетливый, но обладающий природной мудростью ризничий отец Арсений, к нему благоволил суровый благочинный отец Георгий, с ним почти сдружился взбалмошный дьякон Николай. Это все вызывало у Глеба ликование, но... хотелось большего.
В своих мечтах он был не просто мальчик, отлично исполняющий поручения, он был - и как сладки казались эти грезы - полноценной частью братии. И даже не будучи по возрасту послушником или монахом, он видел себя равным с ними по какому-то негласному договору, договору, который давал бы ему возможность обсуждать новости монастырской жизни, проникать в секреты внутренней политики, изнутри познавать церковную жизнь.
Но как этого добиться? Его духовный отец - иеромонах отец Дамиан - не мог, как это говорилось в светской литературе, достойно представить его ко двору. В сущности, Дамиан был лишь нервный молодой человек, почти блаженный и ранимый, который не имел представления о лабиринтах церковных интриг. Нет, Глебу нужен был наставник, который бы втолкнул его своим авторитетом на более высокую ступень лестницы монастырских взаимоотношений и утвердил на этом отвоеванном месте. Но такого судьба ему не посылала. В этом ему не везло. А что было с его верой? Глеб машинально взял с тумбочки старинный молитвослов, но, перелистнув пару отретушированных временем страниц, положил обратно. Это на вечер. А сейчас все же немного воспоминаний.
Бабушка говорила, что он родился верующим. Якобы, когда он был совсем маленький, то не ел в пост мясо. Не плакал, как многие дети, во время крещения. В три года ходил по церкви и, будто взрослый, ставил свечи и крестился. А потом, в семь лет, - это он уже хорошо помнил - отчетливо и ясно увидел, что не мыслит себя без церкви, так как любит Бога превыше всего и хочет посвятить свою жизнь служению...
Мама нарушила размышления Глеба, тихо войдя в комнату.
- Чем занимаешься? - диван скрипнул под ее хрупким телом. - Думаешь о школе?
- Вот еще!
Он мотнул головой и отбросил назад падавшую на глаза прядь волос.
- Даже говорить об этом не хочу. Вот сидел, вспоминал вчерашние шутки Николая.
Она улыбнулась:
- Ты, как обычно, весь в храме. Просто сын полка какой-то, - мама помолчала, разглаживая ладонью складки на юбке, а потом продолжила, будто разговаривая сама с собой: - Если учесть, что отца у тебя никогда не было, то обилие в твоей жизни мужчин с разными судьбами - это очень даже неплохо. Каждый накладывает на тебя отпечаток своего характера. Да...
Она тяжело вздохнула и замкнулась в себе, глядя в пол.
- Мам. Ты что? - Глеб дернул ее за рукав. - Голова болит?
Она подняла на него глаза с поволокой слез.
- Не могу, не могу прийти в себя после смерти деда. Будто часть души забрали, а вместе с ней и здоровье. Все валится из рук. И нет, понимаешь, абсолютно нет заказов. Дописала ту икону для подворья, но когда они еще смогут заплатить... Наверное, пойду завтра с тобой в монастырь, исповедуюсь. Может, станет легче, и что-то изменится...
Она встала и, разворошив на прощание его шевелюру, ушла к себе.
Глеб лег на диван и включил плеер. Как обычно, когда ему надо было отдохнуть от шторма мыслей, он сперва слушал пение патриаршего дьякона, который был знаменит четверть века назад, а после сосредотачивался на блатных песнях, позволяющих, по его мнению, лучше проникать в секреты человеческих душ.