- Ручка есть? – кажется, не в первый раз спросил Антон.
Я сунула руку в карман рюкзака и после долгих копаний, наконец, протянула ему ручку.
- Слушай, я домой поеду, - с трудом сдерживая зевоту, проговорила я, и всё-таки широко зевнула, пряча зевок в воротник.
Я мечтала оказаться дома, под одеялом. Антон что-то спросил, но я не расслышала, и не стала переспрашивать.
- Тогда держи мой, - сказал он и сунул мне в руку обрывок бумаги. Я посмотрела на него и увидела поверх печатного текста написанный от руки номер телефона. Он даже имя подписал, вывел корявым почерком «Антон» под цифрами. Бумага не была газетной, и я подумала, что он, должно быть, вырвал страницу одной из книг, что стояли здесь на полках.
Я подняла голову.
Антон смотрел на меня, и я видела, что он был, вроде, расстроен. На его волосах таял снег, я протянула руку и стряхнула его. Будто погладила его по голове. Ничего такого, просто у меня, вроде как, иногда была дурная привычка распускать руки. Иногда люди это как-то не так понимают.
- Ещё увидимся, - сказала я и пошла к лестнице, к выходу. Антон за мной не пошёл. Наверное, был слишком изумлен моей выходкой. Это было даже хорошо, я вообще быстро устаю от общения, и мне в тот момент никого уже не хотелось видеть.
Я распахнула дверь и шагнула наружу. Снег тут же залепил мне глаза, и пока я шла к метро, колол снежинками лицо, так что временами я закрывала глаза и шла вслепую.
4.Сцена на снегу, или охота по белому следу
Я проснулась под барабанный бой капели за окном. Было ещё темно, только из коридора в комнату падал свет, и с кухни доносились бряцанья посуды и звук радио. Начиналось ещё одно сумасшедшее утро при искусственном свете, полное толкотни на кухне и в ванной. С тьмой за окном.
Пока я запихивала в себя яичницу с сосисками и без конца сморкалась в эти дурацкие одноразовые платки, мать успела прочитать мне лекцию о том, что из меня ничего не выйдет, если я буду и дальше «потворствовать своим слабостям». Кому бы угодно испортило аппетит. Я бросила вилку и, не доев, встала из-за стола. Хотя бы в ванную никто не вломится вслед за тобой. Я защелкнула задвижку и поставила чашку с кофе на стиральную машинку. В ванной облаком висел сигаретный дым после того, как здесь побывал отец, и я подумала, что можно будет всё свалить на него. Я достала из отцовской заначки сигарету, села на край ванны и закурила. Кофе ещё не успел остыть, и, в общем-то, учитывая кофе и сигарету, я, наконец, получила то, что требуется нормальному человеку с утра. Пока в дверь ванной не начали колотить. Пришлось тушить недокуренную сигарету и топить окурок в унитазе.
Началась оттепель, и я поспешила влезть обратно в свой любимый пиджак, натянув его на свитер. В том жлобском пуховике, в котором я ходила в морозы, я была похожа на курицу, в них все похожи на куриц; и только подходя к метро, я поняла, что оставила в кармане пуховика проездной. В автобусе было проще поднырнуть под вертушки, и я поехала в центр на автобусе.
Антон должен был ждать меня на Смоленской. Мы уже выяснили с ним по телефону, что он, прямо как я, не часто балует школу своими посещениями.
Я встала за выступом стены и какое-то время наблюдала за входом в метро. Антон стоял посреди закрытого дворика у входа вместе с двумя незнакомыми мне парнями. Они над чем-то гоготали, до меня долетали обрывки фраз. Смех у Антона был высокий и прямо по нервам мне бил, я невольно морщилась.
Что-то в его смехе мне не нравилось. Казалось, он был младшим среди них, может, радовался, что они взяли его с собой: во всяком случае, оба парня, что с ним были, казались здоровее, и вообще выглядели так, будто из всех уроков посещали одну физкультуру. Этот Антон был мне никто, но мне всё равно было почему-то неприятно, как будто его положение в этой дурацкой стае каким-то образом касалось теперь и меня.
Меня без конца толкали проходящие люди. Почему-то мне не хотелось подходить к ним. Я посмотрела в сторону проулка, и мне вдруг подумалось, что очень просто нырнуть туда, и уйти восвояси. В этот момент кто-то особенно сильно меня пихнул, и я буквально вылетела на середину площади. Антон заметил меня и радостно замахал мне рукой.
- Привет, - сказала я, подходя к ним.
- Привет, - сказал Антон.
Кроме Антона никто со мной не поздоровался, те двое только окинули меня взглядом с ног до головы, и я тут же пожалела, что вообще открыла рот. Может, у них вообще было не принято здороваться с девушкам. Вечно я проявляла дружелюбие не к месту.
Это смутило меня, и я ещё больше пожалела, что не сбежала вовремя.
Эти двое шли впереди, но Антон держался рядом со мной. «Мы ищем «коней»», - тихо поведал он мне, и этот околофутбольный сленг, нисколько ему не шедший, показался мне смешным и жалким. Его, кажется, распирало от гордости потому, что я, вроде как, была его девушкой, была с ним.
- Только если мы будем драться, уйди, ладно? Чтобы тебя не задели, - проговорил он заботливо.
Я фыркнула, но промолчала.
Арбатские переулки были заснежены и по-будничному пусты. Чернел расчищенный асфальт. Капало с крыш. Никаких коней и в помине не было. Вообще никого не было. Одного из тех двоих, коренастого, белобрысого и розового, почти альбиноса, - кажется, его звали Пашей, - мое присутствие всё больше бесило.
- Слушай, может, у тебя дома дела какие-нибудь есть? – наконец, рявкнул он, оборачиваясь и становясь передо мной.
Я замерла, физически ощутив почти сто килограммов агрессии рядом с собой. Волна страха захлестнула меня и заставила покраснеть до слез, до полной неспособности думать.
- Нет у меня дел, - огрызнулась я, но ни мои слова, ни мой тон его не обманули.
Он снова оглядел меня мрачно и неприязненно.
- А то, может, пошла бы, занялась ими?
Второй парень, которого мне никто не представил, стоял и ухмылялся.
Я знала, что нельзя уходить, когда тебя гонят. Ни за что. Надо стоять на месте. Мои глаза метнулись к Антону, - тот выглядел растерянно, - и снова вернулись к этому Паше и затравленно (как мне представлялось позже) в него впились.
Я невольно отступила на шаг.
- Да пошёл ты, - выдавила я.
- Я бы не «пошёл». А вот ты, действительно, шла бы отсюда. Иди, - сказал он. Каждое слово он будто выплёвывал мне в лицо.
Они все смотрели на меня, словно гнули к земле этими взглядами. А я ведь даже ничего им не сделала. Я никогда никому не нравилась, кроме таких вот чудиков, как этот Антон, - мелькнуло у меня в голове, и эта мысль внезапно сломала меня.
- Урод, - сказала я, но уже уходила. Уже сделала шаг в сторону, остановить отступление теперь было невозможно, я развернулась и пошла прочь.
Антон стоял, повесив голову, и новая мысль пришла мне в голову. Я обернулась.
- Ты идёшь? – спросила я.
Он вскинул голову, и посмотрел на меня, как мне показалось, с укором.
Я видела, как он разрывается между щенячьей преданностью этому жлобскому Паше и второму физкультурнику, имени которого я не знала, и новоявленной преданностью мне. Но не хочет делать выбор. Я сделала ещё один шаг, и Антон решился.
- Ну ладно, парни, пока, - всё-таки пробормотал он и поплелся следом за мной.
Я не смотрела на него, видела только ботинки, шагающие рядом с моими, месящие ту же снежную кашу. Мои ботинки и так местами просили каши, и ноги у меня были уже сырыми.
Мы прошли переулком и оказались на бульваре.
- Что будем делать? – уныло спросил он и оглянулся по сторонам.
Я пожала плечами.
- Откуда я знаю.
Я жалела, что позвала его, мне теперь отчаянно хотелось от него отделаться. Кажется, он тоже на меня злился, но всё ещё хотел, чтобы я была его девушкой. Поэтому послушно шагал рядом.
Мы зашли в подворотню и остановились. Развернулись друг к другу.
Антон потянулся к моему лицу своими глупыми губами, и мне вдруг стало смешно и немного противно. Я поцеловала его, без всякой этой слюняво-девичьей робости, с языком и всеми делами.
Вблизи от него пахло. Не так, чтобы очень противно, но довольно резко. Застарелым потом, его собственным телом, ветхостью давно не стиранных шмоток, хотя сами шмотки были куда круче, чем мои, это было заметно даже в том жутком состоянии, в котором они находились. Я упёрлась рукой в его тощую грудь.