Сурайя облокотилась о перила крыльца. И жгучий запах первой земли защекотал ее ноздри. Откуда же в марте земля? Она посмотрела туда, в глубину сада, откуда доносился этот опьяняющий аромат, и увидела вскопанный участок, лохматый и черный. Он один, казалось, дышал жизнью среди бесцветного снега. Из этой разрыхленной земли росли корявые, невысокие, беспомощные кустики. И Сурайя догадалась, что это кусты роз. И сразу ей стало скучно. Этот сад, и эти дали, и снежные горы, поддерживающие небо, и само небо с круглой бессмысленной луной, все это, виденное тысячу раз и каждый раз сквозь пелену ее надменного равнодушия, нисколько не интересовало ее. Казалось, она обманута тем смутным ожиданием, с которым она вышла на крыльцо и которое так непривычно будоражило душу.
Сурайя зевнула и хотела уже вернуться в дом, как вдруг внимание ее привлекли живые струи фонтана. На зиму его отключали, а в мае, когда кончались весенние работы в саду, открытие фонтана праздновалось широко и торжественно.
И вот кто-то включил фонтан среди зимы, без праздника.
Кто посмел это сделать? И зачем? И как случилось, что она, хозяйка этого сада и фонтана, ничего не знала об этом?
Раздосадованная, она сбежала с крыльца. И вдруг… скульптура фонтана зашевелилась.
Будь на ее месте другая девушка, она бы, наверное, упала в обморок. Но Сурайя только чуть отпрянула. А в ее прекрасных, серых, всегда безучастных глазах вспыхнуло любопытство. Ожившая скульптура переливалась под светом луны. Это был юноша, и он перебегал от одной струи к другой, ловил ртом воду, вскидывал руки, хлопал себя по коленям, пританцовывал. Гладкое его тело казалось отлитым из стали. Сотнями капель стекала с него вода. В каждой капле вспыхивал лунный лучик, и оттого казалось, что стоит он не под струями воды, а под льющимися с неба звездами.
Кто же он, этот звездный юноша? И почему прежде она не видела его? И откуда он пришел, уж не со звезды ли, на самом деле?
В эту ночь ей не спалось. А под утро она осторожно прокралась в сад. Фонтан был мертв. Только неподсохшая лужица напоминала о вчерашнем.
Она медленно обошла фонтан вокруг, не сводя глаз с мраморного юноши, который, сколько она себя помнит, все спасал косулю от змеи. Да полно, был ли здесь другой юноша? Или это только игра света и тени?
И тут она услышала стук кирки. Знакомый ровный стук металла о твердую мерзлую землю. Сурайя стремительно оглянулась. В двух-трех шагах от нее парень в простой крестьянской одежде разрыхлял землю вокруг куста роз. Девушка уже хотела пройти мимо, как он, работая, повернулся так, что она увидела его профиль. Строгий четкий профиль, точно вырезанный лезвием кинжала.
Почувствовав ее взгляд, он выпрямился. И лицо его озарилось таким светом, что Сурайя мгновенно приняла то надменное выражение, которое сразу отрезвляло поклонников. В ее глазах, только что светившихся заинтересованностью, снова появилась величавая холодность. И, окатив юношу холодной волной этого взгляда, она гордо проплыла мимо.
А утро было солнечным. А небо — бирюзовым. Восходящие лучи нежно позолотили и убогие крыши саклей, и снежные склоны гор, и подмерзшие лепешки кизяков, сложенных у ворот, и хрустальные льдинки, свисающие с крыш.
Сурайя бежала быстрее ветра и стремительнее стрелы, выпущенной из лука сильной молодой рукой. Какой-то невидимый попутный ветер управлял ею, как будто она была парусом.
Ей хотелось бежать и бежать — без остановки, без отдыха. Чем выше она поднималась, тем реже попадались оттаявшие лоскутки земли на склонах, пригретых солнечными лучами. И вдруг, чуть в стороне от тропинки, по которой она бежала, среди снега, в подтаявшей серой лунке, она увидела голубоватый комочек подснежника. Блеклый и невзрачный, на хилой белесой ножке, он показался ей сейчас прекраснее всех цветов, которые она когда-либо видела. Было что-то нежное и одновременно дерзкое во всем его облике: в слипшихся ресничках еще не раскрывшихся лепестков, в той отчаянной жажде света и тепла, с какой он, разрезав снег, потянулся к еще холодному солнцу.
И вот он уже лежит на ее ладони, прохладный и упругий, как крепко сбитый снежок.