Но отчего ей так грустно? Слезы застилают глаза. А потом вдруг радостно, так радостно, что хочется закричать на все горы, на весь этот необозримый свет. Отчего ей больно смотреть на этот сорванный цветок, отчего ее сердит эта боль, да так, что, размахнувшись, она забрасывает подснежник в снег? А потом, плача, бежит его спасать, увязая в сугробе, дрожа от озноба, от жалости… Отчего так тревожно на сердце, так пронзительно, так страшно? Отчего это бывает? И со всеми или только с ней?
Испуганная, она устремляется обратно, вниз по скользкой тропинке, среди тишины и снега.
…Юноша по-прежнему разрыхлял землю. За его спиной чернел уже солидный участок.
Когда Сурайя подошла, он, как и в первый раз, вспыхнул, подался ей навстречу. Но почему-то на этот раз Сурайя не смогла в ответ гордо вскинуть голову и окатить его надменностью взгляда. Она опустила глаза, как бы признав его власть над собой.
Дома Сурайя налила воды в маленькую граненую вазу и поставила в нее подснежник.
А утром она нашла на крыльце влажный кудрявый букетик, пахнущий свежестью ледников.
В этот день она впервые улыбнулась служанке, которая принесла ей воды для умывания. Улыбнулась солнцу, бросившему свой луч в ее комнату. Улыбнулась собаке, которая приветствовала ее преданным помахиванием хвоста. Она училась улыбаться и, улыбаясь, ощущала, как легко размыкаются ее губы, какими гибкими становятся мускулы лица. Она ловила свое отражение в зеркалах, в стеклах окон и не узнавала себя. Где прежняя неприступность осанки, где холодность взгляда? Казалось, улыбка смыла с ее лица прежнюю холодность, и оно стало добрым и нежным, по-детски наивным и простым.
И уже не было прежней Сурайи, равнодушной и сонной, а была совсем другая девушка, полная жизни и огня. И эта другая заставляла ее совершать такие поступки, от которых прежняя Сурайя отшатнулась бы как от позора.
Вот и сейчас эта новая Сурайя повела ее в сад, заставила сделать круг у фонтана и даже… заговорить с юношей.
«Откуда здесь вода?» — спросила она, кивнув головой на непросохшую лужицу.
«Проверял, работают ли краны, госпожа», — отвечал он смиренно.
«Я видела вас здесь вчера поздно вечером. Вы работаете с рассвета допоздна?»
«Времени не хватает… Надо, чтобы сад скорее зацвел. Ведь в мае будет праздноваться открытие фонтана».
«А что, если отец увидит меня здесь и услышит, что я разговариваю с мужчиной, да еще с садовником?..» — вдруг промелькнуло в голове, и она поспешно отошла от фонтана.
Но вернувшись в свою комнату, девушка прильнула к окну и смотрела на юношу пристально и долго.
Вечером, сославшись на головную боль, она не вышла к жениху. Все в нем теперь раздражало ее. Она нашла у него тысячу недостатков, которых прежде не замечала. Ожерелье — его подарок — жгло ей шею. Она сняла его и спрятала в шкатулку.
Прежде она не замечала, как бедны сакли за каменной оградой их сада, в каких нищенских лохмотьях бегают дети, какие печальные глаза у ее служанки Фатьмы.
Ее взгляд с высоты их белого крыльца равнодушно скользил по тесным дворам, так что порой все благоухание роз в их саду не могло заглушить этого кислого запаха простого крестьянского быта. Она видела худые, обугленные солнцем лица женщин, которых рано состарила нужда.
Но ей никогда не приходило в голову сравнить их жизнь со своею. Она была уверена, что иначе и быть не может: здесь — роскошь, там — нужда.
И вот, словно пелена спала с ее глаз, сердце ее забилось тревогой и участием.
«Фатьма!» — окликнула она служанку.
Вынув из ларя свое парчовое платье, она протянула его служанке и попросила виновато:
«Фатьма, прошу тебя, возьми это платье. Оно тебе пойдет».
Преисполненная страстного порыва отдавать, раздаривать, делиться, она прошла по всем этажам своего дома-крепости, рассыпая монеты в ладони удивленной прислуги.
Ее руки, привыкшие только брать, делали это легко и щедро, и только когда последняя монета упала в подол пятилетней девочки, дочери Фатьмы, она почувствовала, что ее душа освободилась от гнета прежней жизни и как бы очистилась от тяжкой вины перед этими людьми.
Сурайя шла к фонтану, сжимая в руке парчовый мешочек для табака, вышитый ею. Но он был полон не табака, а золотых монет.
Юноша очень удивился, когда она протянула ему этот мешочек.
«Это мне? Но за что?!»
«Просто так, — смутилась Сурайя. — Купи себе то, чего тебе не хватает», — и она невольно задержала взгляд на его убогой одежде.
Он понял ее мгновенно. Глаза его вспыхнули гневом.
«Но для этого у меня есть руки», — проговорил он и, бросив кирку, протянул вперед свои шершавые, мозолистые, твердые ладони.