Патимат: «Они подходят друг другу, как драгоценный камень к золотой оправе».
Пари Меседу: «А ведь чего только не говорили: будто он не приедет, будто у него там другая и напрасно Узлипат ждет его».
Патимат: «Мы с тобой, если честно признаться, тоже бросали камушки в этот чистый родник».
Пари Меседу: «Да, попав в аул хромых, невольно и сам начинаешь хромать».
Свет померк перед Шапи. Пригорок, по которому поднималась Узлипат в своем сияющем платье да с букетом цветов, закружился у него перед глазами. И Шапи ухватился за ручку двери, чтобы не упасть. Ведь одно дело — знать, что твоя любимая засватана за другого, и совсем иное — видеть, как она спешит его встречать.
— Что с тобой, Шапи? Голова кружится? — услышал он участливый голос.
Перед ним стояла мать Башира — Айшат.
Кровь бросилась в лицо Шапи, горячий стыд обжег щеки.
— С чего это у меня будет кружиться голова? — грубовато ответил он и добавил: — Дверь что-то не открывалась. Наверное, осела. Но теперь все в порядке. Заходи, тетя Айшат.
— Ты, конечно, слышал, сынок? — радостно проговорила Айшат, входя в лудильню.
— О чем? — притворился Шапи.
— Башир приезжает, Узлипат пошла его встречать. А я побежала к тебе… хоть они и не соблюдают никаких обычаев, все же стыдно будет от людей, если мы не подарим Узлипат нового кувшина, — возбужденной скороговоркой проговорила Айшат.
— Не волнуйся, тетя Айшат. С тех пор как лудильщик Шапи сел за этот надувной очаг, еще ни одна девушка в нашем ауле не вышла замуж без сверкающего кувшина и ни одна свадьба не задержалась из-за того, что Шапи подвел молодых, — весело отвечал Шапи, а сердце билось о ребра, как волна о берег во время шторма.
— Башир хочет поскорее сыграть свадьбу, — пояснила Айшат, — ведь он прилетает не один, а со своим учителем, профессором, а тому некогда задерживаться в ауле.
— Я же сказал, за мной дело не станет. У меня есть ваш старый саргас, из него и сделаю.
— Дай аллах тебе счастья! — растрогалась Айшат. — Ой, кажется, самолет! Ну, я побежала!
Когда дверь за Айшат захлопнулась и Шапи остался один, он дал наконец волю своей тоске.
…Много печальных дней выпало на долю Шапи. И хотя по натуре он был парнем веселым и открытым, неразделенная любовь омрачила его сердце. Печаль этой любви всегда струилась в нем, да не малой речушкой, а полноводной рекой, берущей начало со снежных вершин, рекой с бурными весенними разливами, рекой, напоенной тающими снегами, апрельскими ливнями, отчаянными водопадами.
Если бы эту реку тоски и печали направить в агрегаты, она питала бы огромную ГЭС, дающую свет десяткам таких аулов, как Струна. Эта река поила бы корни сотен деревьев, вращала бы десятки мельничных жерновов… И одной-единственной улыбки Узлипат хватило бы для того, чтобы эта река тоски и печали стала рекой радости и счастья.
Но улыбка Узлипат, как и ее любовь, предназначалась другому.
«Наверное, на четверг назначат свадьбу, — мрачно размышлял Шапи, меряя свою тесную лудильню нервными шагами и кусая кальян. — Я должен успеть. Я сделаю такой кувшин, такой!.. Я возьму себя в руки, я мужчина!»
С того момента как мать Башира участливо спросила, что с ним, не кружится ли у него голова, в нем проснулась небывалая гордость.
Но ни гордость, ни все слова, которыми он пытался себя урезонить, не помогли ему избавиться от мучительного сознания, что Узлипат никогда не будет принадлежать ему.
Когда он ударил пальцами по саргасу, проверяя качество меди, ему показалось, что он слышит не звон меди, а звон зурны на чужой свадьбе, которая могла бы стать его собственной.
А когда он в который раз закрутил кальян, то дым, казалось, заструился не от этой самодельной папиросы, а от его горящего сердца.
И никто не знает, что была в этом часе такая минута, когда Шапи выхватил кинжал из ножен, чтобы покончить с этими муками раз и навсегда. И, быть может, только данное Айшат обещание сделать кувшин к свадьбе помешало ему осуществить его намерение.
…Кастрюлю с мясным курзе, завернутую в полотенце и положенную под подушку, чтобы не остыло, Аминат нашла утром нетронутой.
Вот и настал этот день, день свадьбы. Такой долгожданный для Узлипат и Башира, такой мучительный для Шапи.
Невинная тропинка к воротам Башира казалась ему утыканной острыми гвоздями, а барабанная дробь — зовом на эшафот.
И все-таки Шапи, превозмогая себя, не только пошел на эту свадьбу, но и пришел одним из первых.
Еще издали он услышал традиционную свадебную песню.