Аллах, прости меня, свою рабу. Не думай, что я прошу слишком многого. Аминат болеет, облегчи ей страдания, а если ее дни сочтены, то пошли легкую смерть, ведь никто не видел от этой женщины ничего плохого!..
— Вабабай, мать, твой аллах, наверное, думает, что к нему пришла больная нищая, — смеется мама.
Но бабушка не слушает и продолжает молитву:
— Всему живому — от муравья до человека, всему растущему — от травинки до зуба, всему вечному — от камня до скалы — нужна твоя жалость. Береги, молю тебя, семя в земле, росток на ней, зерно в колосе, цветок в цветении. В меру пошли дождя и солнца, ветра и ласки. Помешай граду и молниям сгубить урожай, дай созреть плодам. Молю тебя, защити нас всех от нежданных бед, а путникам пошли ясные лунные ночи, чтобы они не заблудились в дороге.
Береги от разорения птичьи гнезда, не дай испытать горе пернатым и зверям в лесу. Пусть они радуются, видя своих детенышей живыми и здоровыми!
Пусть всех матерей и отцов, когда придет время, похоронят их дети, ибо нет ничего страшнее на земле, чем горе родителей, что приходят на могилы к своим детям. Не гневайся на меня, всемогущий, коснись нас, грешных, своей доброй рукой. Дай каждому счастья, от Машрика до Магриба; дай счастья и мне, старой. Пошли очищение и веру моим детям и внукам. Прости их за безверие.
— Никогда он не простит, и не жди! Никто из твоих внуков ни разу не помолился, — дразнит ее мама.
А бабушка продолжает все громче:
— Аставпируллах! Прости нас за то, что мы делаем плохого, а хорошее умножь стократ! Не дай людям платить злом за добро! Упаси нас от коварства бывших друзей!
Пусть наши ноги обойдут ядовитую траву, пусть наши руки растят плодовые деревья. Дай нам легкость, но дай и упорство; уничтожь самодовольство, надели людей желанием творить добро!
Пусть нашему аулу никогда не будет суждено понести позор от легкомыслия женщин и трусости мужчин.
Голодному пошли хлеб, жаждущему — воду. Береги людей от злого языка и алчного глаза, одень нагих, обуй босых! Пусть с наших губ слетают только те слова, какие приносят радость людям. Не допусти, чтобы злые речи, ранящие сердце, срывались с нашего языка. Не дай нам быть столь горькими, чтобы нас выплюнули, и столь сладкими, чтобы нас проглотили.
Дай нам силы быстрее забывать зло, всегда помнить добро, которое нам сделали люди. Дай нам терпение и силу, чтобы печаль превратилась в радость.
Если я просила о чем-то невозможном, прости; много еще осталось, но ты же угадываешь мысли, значит, знаешь и сам. Спешу, боюсь прозевать зарю, на поле надо идти. Аставпируллах! Аставпируллах! Аставпируллах!
Перевод М. Магомедова.
ХЛЕБ
Когда горожанин слышит слово «хлеб», то представляет себе полки хлебного магазина, на которых рядами лежат свежие булки. А когда о хлебе слышит житель аула, то в его памяти прежде всего возникает образ земли.
Прохладный весенний день. Аксакал аула Магомедхалид произносит: «Пора!» — и на поле выносят плуг. Первую борозду проводит Сайпудин. Маленького роста, с густой бородой, он идет босиком по полю, засучив штаны почти до колен и налегая на плуг всем телом. Сайпудин что-то шепчет побелевшими от напряжения губами, а плуг мягко входит в землю. Аромат раннего весеннею воздуха смешивается с ароматом растревоженной земли и ударяет в лицо. От него словно оживает, молодеет тело. Мы, сироты, дети войны, идем по борозде, держа в руках маленькие мешочки, и собираем свежие сочные корни.
На другие делянки выходят женщины. То там, то тут мелькнет туго повязанный черный вдовий платок. Пахоту начинают молча, без песен и каких-либо обрядов и шуток.
Домой возвращаемся поздно. Ноет спина. От усталости даже не хочется есть. Замертво падаю на пол, бросив мешочек с корнями.
— Сил нет, — говорит мама, снимая подвязанные веревкой отцовские галоши, и вытряхивает из них землю. — Ноги будто кипятком обдало, а рук не чувствую — окоченели.
— Дожила я, — плачущим голосом затягивает бабушка. — Лучше умереть, чем видеть тебя такой измученной. Вся мужская работа на женщинах. Где это видано? Кончится ли когда-нибудь эта проклятая воина?! Не понимаю, кому только она нужна…
— Общая беда, мать, общей силой ее и отводить. Не одной мне трудно, — вздыхает мама.
Бабушка насильно заставляет меня съесть несколько ложек похлебки, хоть я уже почти сплю. Видимо, это щепотка муки, разведенная в подсоленном кипятке. Я, измученная, сначала даже не чувствую вкуса, но постепенно похлебка пробуждает волчий аппетит, и сон отступает.