Мы все делаем так же, как и она, чтобы мука долго не кончалась, чтобы сохранила наши силы.
Мама наполняет сито мукой не из мешка, а из сундука.
— Саха! Хватит! — говорит бабушка.
— Сегодня можно больше, — отвечает мама. Бабушка кладет раса и просеивает через него муку.
Ее исхудалое тело качается вместе с ним. В очаге горит кизяк, и от него тянется ароматный дымок, точь-в-точь как от залежалого сена. Мама ставит на большую сковородку кринку с сывороткой, бросает в нее щепоть соли и размешивает ложечкой.
— Пусть чуточку нагреется, сильно не надо! — предупреждает бабушка.
Она делает круглую ямочку в муке, медленно выливает сыворотку и замешивает тесто. Долго, налегая всем телом, мнет его, соскребает все крупинки с раса, снимает прилипшие между пальцами крошки и, собирая их, месит. Потом режет тесто на равные куски, раскатывает каталкой тоненькие лепешки и бросает их на сковородку. И тогда аромат, идущий от очага, смешивается с ароматом выпекаемого хлеба. Мама следит, чтобы лепешки не пригорели. Когда они становятся пышными, она переворачивает их, и пышная сторона сразу розовеет.
Первую лепешку бабушка ломает на пять кусков, но нам пока не дает. Губы ее шевелятся, глаза подняты к потолку: «Пусть никто на земле не испытывает голода, пусть во всех домах будет хлеб! Иншааллах!»
Она отламывает от своей доли крошку и кладет в рот, за ней и мы все начинаем есть.
Вкус этого хлеба я запомнила на всю жизнь. Каким он был сладким, желанным и дорогим! И каждый раз, когда говорят о хлебе, я вспоминаю о том, выпеченном в горном ауле военного времени.
Перевод М. Магомедова.
ЛЮБИМОЕ УКРАШЕНИЕ
Случалось ли вам бывать на кородинском базаре? Говорят, чего там только нет! И любитель старины, и поклонник моды не вернется с этого базара без покупки. Увидишь на женщине необычный платок или дивную нить коралла, спросишь, где купила, и услышишь в ответ: на кородинском базаре!
Тянул меня этот базар к себе, как железо магнитом. Мне все казалось, что там я найду очень редкое старинное украшение…
Заботы и хлопоты закружили меня, и кородинский базар оставался лишь недосягаемой мечтой, но однажды… Однажды я ехала с праздника поэзии. Мои стихи понравились, мне сердечно улыбались, мне шумно хлопали, и теперь, сидя в машине, я чувствовала, как светло и празднично у меня на душе. Я ехала, смотрела в окно машины, любовалась горным пейзажем… И тут вдруг на небольшой поляне я увидела кучку людей. Моя попутчица Эмма заметила мимоходом:
— Вот он, знаменитый кородинский базар…
Не сознавая, что делаю, я рванула ручку дверцы и, наверное, вывалилась бы на ходу, если бы Эмма не удержала меня:
— Куда? Разобьетесь!
— Но ведь это же кородинский базар! — Я все пыталась выйти из машины. — Ведь я так давно мечтала сюда попасть!
Наш водитель Абакар наконец затормозил, и мы очутились на чудесной поляне, пестрой от обилия продавцов в различных одеждах и их удивительно разнообразного товара. Одуряюще пахло медом. Пчелы летали от одной глиняной посудины к другой, застревали в горлышках кувшинов и ухитрялись сопровождать ложку, когда хозяйка накладывала ею мед в стеклянную банку покупательниц. Они поднимались вместе с ложкой, заглядывали в банку, а потом и сами опускались на весы. Может, они считали, что вправе это делать, потому что мед — результат их труда?..
Сладко и остро пах урбеч. Такое разнообразие его я увидела впервые: иссиня-черный из льняных семян, шоколадно-коричневый из абрикосовых косточек, светло-коричневый из орехов.
Вдруг к этому щекочущему ноздри аромату примешался запах смолы. Нарезанная небольшими кусочками, она лежала в банке с водой. Смолу кородинцы добывают из-под сосновой коры. Это любимое лакомство горских детей, что-то вроде жевательной резинки.
Глядя на янтарные кусочки, я вспомнила детство… Как радовались мы, дети, когда к нам в аул приезжали торговцы смолой! И сколько раз, нарушая запрет бедной мамы, я тащила из дома и драгоценную послевоенную муку, и нитки, и мыло, и спички, чтобы обменять их на смолу. Воспоминания так захватили меня, что я во рту явственно ощутила горьковато-терпкий знакомый привкус. И конечно же не выдержала и купила несколько желтых кусочков.
Так, идя от одного продавца к другому, я наслаждалась необыкновенным, редким зрелищем: старинными медными кувшинами, тазами, кастрюлями, потускневшими от долгой службы самоварами, пестрыми платками, вязаными тапочками и носками, шитыми бурочками. Но, увы, мне никак не попадалось на глаза то, из-за чего я так стремилась сюда! Вдруг мой взгляд остановился на старике горце, который расположился в сторонке, на самом краю базара. Одет он был в чуху гулгит, стройная его талия была затянута шитым серебром поясом, на нем красовался старинной работы кинжал с глубокой резьбой и чернью. Голову украшала каракулевая папаха, которую больше всего ценят горцы Андыха. В руках он держал какой-то большой предмет — изделие из серебра. Я поздоровалась учтиво, как того требует вежливость, и спросила: