— Ничего, — спокойно ответила Хасбика. — Просто с сегодняшнего дня я на заслуженном отдыхе. Наконец-то колхоз позаботился и обо мне.
Айшат все поняла. Она села с ней рядом и молча обняла ее. Так рядышком просидели они до тех пор, пока солнце не перевалило на другую сторону улицы и двор Хасбики не погрузился в прохладную тень. О чем они думали и о чем говорили, так и останется для всех неизвестным.
Но во второй половине дня они поднялись и вместе, не спеша, как люди, которым некуда и незачем торопиться, отправились на ферму.
Здесь Хасбика-ада веселым голосом сообщила, что с этого дня она на пенсии. И когда доярки расшумелись вокруг нее, как цыплята вокруг наседки, Айшат их остановила:
— Что же, вы думаете, она век должна пропадать на этой ферме? Что же, она не человек, что ли? Пора и отдохнуть.
В тот же день к ней подошел Абдулкадыр:
— Хабиб поручил мне взять у тебя заявление для оформления пенсии, — пряча глаза, сказал он.
С того памятного дня, когда Хасбика-ада, можно сказать, застала Абдулкадыра на месте преступления, они почти не разговаривали друг с другом. Абдулкадыр знал, что никому ни словом не обмолвилась она о том, что видела. Но старика мучила мысль, что Хасбика считает его вором. А ведь он брал не для себя и не по собственной воле. В тот день на ферму позвонил Хабиб и велел Абдулкадыру самолично, без ведома и даже втайне от Хасбики, отгрузить тридцать мешков корма по просьбе его друга — председателя колхоза Мурги. Мог ли Абдулкадыр ослушаться председателя?
Сколько раз он пытался подойти к Хасбике и рассказать, как было дело, но всякий раз от нее несло таким ледяным холодом, что он невольно отступал.
Вот и сейчас Хасбика окинула его таким взглядом, что он невольно съежился, словно забрался на ледяную вершину Шалбуздага.
Весть о том, что Хасбика-ада уходит на пенсию и больше не будет работать на ферме, мигом облетела весь аул. Пожалуй, это было самое значительное событие за послевоенные годы.
Люди недоумевали. Огорчались. Подозревали что-то неладное. Жалели Хасбику. Приставали с расспросами, не обидел ли ее кто-нибудь. Но Хасбика положила конец этим пересудам, заявив, что она сама давно мечтала об отдыхе и благодарна Хабибу, который словно подслушал ее тайные мысли и желания.
Хабиб, прослышавший о ее ответах, был очень доволен, что все сложилось так удачно. Более того, он ликовал. Ведь ему без труда удалось осуществить свою давнюю мечту: без шума и ссоры выпроводить на пенсию столь беспокойного человека. Где это видано, чтобы председатель побаивался своей доярки! А Хабиб боялся. Да еще как боялся! Сидела бы и доила своих коров. И вассалам! Эта неугомонная женщина вечно лезла не в свое дело. Скажем, сенокос. Какое дело ей, доярке, до сенокоса! Есть же бригадир, звеньевая. А она стоит и караулит, чтобы ни одна женщина не унесла с поля охапку травы для своей коровы. Конечно, с одной стороны, Хабиб должен быть доволен, что она так стережет колхозное добро. А с другой… И эта другая сторона вставала ему поперек горла. Ведь, если разобраться, эта вездесущая Хасбика подрывала его председательский авторитет. Можно подумать, что не он хозяин и руководитель колхоза, а она, потому что когда он, Хабиб, ругал женщин за то, что они таскают траву с сенокоса, то те не обращали на его слова никакого внимания. Чуть ли не тачками возили траву прямо мимо его окон. Когда же Хасбика вставала на дороге в своем неизменном коричневом штапельном платье, скрестив на груди большие жилистые руки, женщины тут же бросали траву. Чаша его терпения переполнилась, когда Абдулкадыр рассказал ему о случае с кормами. Тогда-то он окончательно решил отделаться от Хасбики. Празднество было устроено в правлении колхоза. Конечно, это помещение не могло вместить всех желающих, много их толпилось в коридоре. Облепили окна снаружи.
Хасбика-ада появилась в последний момент, когда все уже сидели за богато накрытым столом.
— Вабабай! — хором воскликнули женщины. И даже Хабиб как-то по-бабьи ахнул.
На Хасбике было бархатное платье цвета нежно-зеленой лужайки, еще не запыленной, не пожелтевшей от солнца. На голове цветастый платок с золотыми прожилками — подарок журнала «Женщина Дагестана». Ноги обуты в белые лакировки. Из всех своих орденов она надела только орден Ленина. И этот орден придавал всему ее облику такую значительность, что все невольно встали при ее появлении.
— Вуя! — воскликнул кто-то. — Зачем тебе на пенсию? Ты же, оказывается, совсем молодая!
— Подумать только, какая красота скрывалась за ее коричневым штапельным платьем!