— А твой отец разве не получает? — строгим голосом обратилась она к Муртазе.
— Да получает… — замялся Муртаза, — только у нас не сохраняется.
— Вот и плохо, что не сохраняется, — поучительно заметила Хасбика. — Разве такие вещи можно терять? Ведь их всего четыре на весь аул! — С этими словами она встала и вытащила из кармана огромный тяжелый ключ. — Здесь посмотрите или домой возьмете?
— Домой! Домой! — оживились мальчишки.
— В такой-то дождь! — Хасбика вздохнула. — Мокрыми руками не трогать! Страниц не загибать! Вернуть послезавтра вечером! — Покончив с этими наставлениями, она аккуратно обернула подшивку в целлофановую бумагу и протянула мальчишкам.
А дождь все стучал и стучал о крышу. И под эту равномерную усыпляющую дробь так хорошо дремалось, грезилось, вспоминалось…
Видела она себя маленькой девочкой со множеством косичек. Вот она бежит по свежевспаханному полю. Остановится, подберет вырытые плугом корни, положит в мешочек, что висит на локте, и бежит дальше. Как хорошо, как привольно кругом! Как хочется жить всегда! Вон отец идет за плугом — пусть так будет всегда! Вон мать разбивает комки киркой — пусть это будет всегда! «Хасби-и-и-ка! — кричит мать, и ветер далеко разносит ее голос. — Пойди сюда, погляди, какие здесь сочные корни, вот обрадуется твой Белолобый!»
…Но исчезает, растворяется эта картина, словно смытая дождем, и Хасбика-ада так и не знает, не помнит, что было дальше. А на смену ей приходит другая, такая же радужная и щемящая. Девочка со множеством косичек играет во дворе в классики. Две большие груши дают ей тень. Но что за корни у этих груш: крючковатые, толстые, вылезшие на поверхность, они оплели весь двор и мешают ей мелком расчертить ровные квадраты. А с веранды доносится голос матери: «Хасбик, иди домой, сейчас гроза будет! Ты что, не слышишь грома?!»
И правда, небо потемнело, воронками закружилась пыль, откуда-то налетел ветер, и уже две крупные капли расползлись на земле. Хасбика взбежала на веранду и с любопытством уставилась на мать: она терлась спиной о стену, о столб веранды, словно кошка, и смеясь говорила: «Пусть ни весной на пахоте, ни летом на сенокосе, ни осенью на жатве спина не болит, не ломит…» И Хасбика, глядя на нее, стала делать то же самое.
Помнит Хасбика-ада, как сладок был утренний сон маленькой Хасбики. Бывало, мать и так и этак к ней подступается, а сон все не хочет расстаться с ней, все не отпускает. Но сквозь его теплые волны девочка уже слышит голос матери: «Хасбик, вставать пора! Уже телята резвятся у реки, уже твой Белолобый на тебя обижается, все «мэ», да «мэ», ждет не дождется, когда ты, лежебока, проснешься. Девочкам нельзя так долго спать. Кто зарей умоется — тому и красота достанется. И котенок твой, гляди, умывается лапочкой. И ласточка принесла в клюве пуховку. Ну, вставай же, тебе говорят! Если ты не любишь своего теленка, я подарю его Амине. Она встает раньше всех». — «Нет, мама! — вскакивала Хасбика. — Я никому не отдам своего Белолобого». «Мум!» — тут же откликался со двора теленок, словно понимая, что речь идет о нем. Он длинно вытягивал шею и смешно жевал влажными темными губами. И Хасбика спешила протянуть ему холодный хинкал, оставшийся еще от ужина. Она ломала его на мелкие кусочки, и теленок щекотно тыкался ей в ладонь. И Хасбика сладко жмурилась от прикосновения его шершавого языка. И вот уже они бегут на луг. В небе ни облачка. Так прозрачно! Так чисто! Так далеко видно вокруг! И позвенькивает-позванивает серебряный колокольчик на шее ее Белолобого. Этот колокольчик на конце своей длинной косы носила ее мать. А Хасбика выпросила его для теленка.
Но что это? Откуда налетел такой сильный ветер? Он почти подхватывает Хасбику и относит в сторону. А колокольчик на шее ее теленка бренчит как угорелый, словно извещает о какой-то беде. Откуда в таком прозрачном небе взялась черная туча? И сразу потемнело вокруг. И молния разветвилась на десятки веток. Она прорезала тучу, и та, раненная, уронила крупные слезы на подол матери-земли. Хасбика вскинула руки, словно защищаясь. Но разве спасешься от такого ливня, ведь он хлещет словно из горлышек тысяч кувшинов. Женщины, побросав серпы и кирки, держа над головой лопухи, разбежались кто куда. Но гроза кончается так же мгновенно, как началась. И вот уже небо, ставшее еще синее и выше, сияет над головой Хасбики. Умытые лужайки зеленеют и переливаются на солнце, как праздничное мамино платье. И только ручьи, текущие с гор, еще хмурятся да родники прячут на дне разноцветные камушки. И не может Хасбика разглядеть себя, промокшую, в замутненное зеркало родника.