Однажды вечером, когда они сидели у очага, раздалось три выстрела.
«Вай!» — испугалась Хасбика и уцепилась за материн подол. Отец сорвал со стены кинжал и выбежал со двора. Вернулся он вскоре, как-то беспомощно опустился на табурет и сказал глухо: «Зулхишат убили».
На кладбище Зулхишат несли на руках. Тело ее было покрыто красным полотнищем. Концы его развевались на ветру, и казалось, что в воздухе вокруг ее тела пляшет пламя.
Шариатский закон запрещал женщинам провожать умерших на кладбище. Но в этот раз, может быть впервые в жизни, за телом покойной шли и женщины, и дети. Хасбика чувствовала себя счастливой и гордой: ведь ей доверили барабан, и она изо всех сил ударяла палочками по туго натянутой воловьей коже. И эта процессия из мужчин, женщин и детей явственно говорила о том, что в мире что-то сдвинулось, изменилось и к прошлому нет возврата.
Старый мулла с четками в руках попытался преградить им дорогу: «Вы не посмеете похоронить эту безбожницу на мусульманском кладбище. Побойтесь божьей кары». Но его только молча отстранили. И впервые за всю историю аула у могилы не читали молитвы, а произносили горячие и гневные речи. Хасбика, вытянув шею, видела, как ее мать поднялась на свежий холмик, как она долго не могла начать… Но зато потом, набирая силу, все сильнее и увереннее звучал ее голос. Она говорила о том, что Зулхишат была для всех путеводным факелом, вспоминала, как они вместе ходили в ликбез, как Зулхишат, раньше их всех понявшая и принявшая новое, одной из первых вступила в колхоз, как она была для них всех примером в жизни и борьбе. В конце своей речи мать Хасбики поклялась, что они, ее подруги по борьбе, сделают все, чтобы отомстить врагам и продолжить начатое ею дело. Хасбика слушала раскрыв рот. Она многого не понимала, она никогда не слыхала таких слов и представить не могла, что ее мать может говорить так умно и складно. Но вместе со всеми, сжав кулачки, чувствуя, как в ней поднимается странная, недетская сила, шептала: «Клянусь!»
Может быть, с этого дня и кончилось ее детство.
Зулхишат похоронили. Но она продолжала незримо участвовать во всех делах аула, в каждом дерзком начинании, во всех буднях и праздниках. И это не было официальной данью умершей. Вспоминали Зулхишат от всего сердца. Так нечаянно, ненамеренно в день свадьбы, в праздник каахи вдруг вспомнится в семье родной человек, которого нет с нами. «Как бы Зулхишат обрадовалась… А как бы Зулхишат посмотрела на это?» — вдруг скажет кто-то. Ее имя, ее предполагаемое мнение стало как бы мерилом поступков.
Поэтому никто не удивился, когда и теперь, на сенокосе, в короткий перерыв отдыха и обеда мать Хасбики не удерживалась от этого воспоминания. Только все смолкли на минуту. А кто-то потеснился, словно давая Зулхишат место рядом.
Просторен и долог летний день. И все же его не хватает в пору страды.
Возвращались с сенокоса поздно, когда небо, словно не выдерживая тяжести звезд, совсем низко склонялось к земле. Только что скошенный луг казался посеребренным луной, а над полегшей травой еще витал аромат дня и солнца. Кое-где темнели лиловые колокольчики.
Хасбика останавливалась, чтобы в последний раз оглянуться назад, на этот серебряный луг, живой, шевелящийся, дышащий, чтобы унести в себе эту картину, потому что — она уже знала это — ничто не повторяется, и завтра этот же самый луг, и это небо, и эти ручьи у подножия горы будут другими, не такими, как сегодня, сейчас…
«Хасбик, ты что отстаешь?» — окликнула ее мать.
Может быть, это и было то последнее «Хасбик», которое так старается вспомнить теперь старая Хасбика-ада…
В тот поздний вечер, возвращаясь с сенокоса, она краем уха слышала, как женщины говорили о мечети, о том, что пора рассчитаться с религиозными фанатиками, которые одурманивают народ религией и тянут всех назад, к прежней жизни, и что надо сделать в мечети склад зерна. Хасбика улавливала отдельные слова, слышала голос матери, который звучал громче и решительнее остальных. Слышала, но не придавала значения.
Это было время, когда по всей стране прошла волна антирелигиозной борьбы. Закрывались церкви. Сносились кресты. Без надобности разрушались памятники старины. Свой справедливый гнев на прежний строй и старый жизненный уклад, на несправедливость власть имущих люди переносили на ни в чем не повинные памятники зодчества, сделанные руками настоящих мастеров из той же бедноты. Борьба с церковью стала для них частью общенародной классовой борьбы.