— Зачем только бедняжка родилась на свет, — запричитали женщины. — Принесла с собой несчастье. Мать умерла, она осталась. Что теперь делать?
Нажават начала развязывать ремешки, которыми девочка была привязана к люльке.
— Что вы говорите! Не берите грех на душу. Кто виноват, что тиф каждый день уносит людей… О аллах, — горестно продолжала она, — сколько страшных болезней ходит вокруг: чума, холера, сыпной тиф… Сколько детей остаются сиротами…
— Я слышала, что в Темир-Хан-Шуру приехали лекари и хотят всех больных лечить, — сказала одна из женщин.
— Это русские! Вчера, говорят, четыре лекаря были в ауле Гоцакиб. Насильно кололи больных какими-то иголками и давали лекарства. Многие не пускали этих иноверцев в свой дом.
— Мой Давуд говорит, что все изменится, что новая власть будет защищать бедняков, что излечит нас от всех болезней.
— Твой Давуд аллаха не боится; обижайся не обижайся, приведет он в твой дом беду. Зачем лечить того, кого всевышний хочет увести к себе? На все воля аллаха, и если он не захочет, что может сделать новая власть?
— А Давуд верит! И я мечтаю хоть денек пожить по-человечески. — Нажават завернула девочку в подол своего потерявшего цвет платья, превратившегося в лохмотья, и приложила ребенка к груди.
— Вай, бедняжка, какая голодная! Послушай, как же мы ее назовем?
— Вабабай! Наверное, шайтаны уже дали ей имя!
— Назовем ее, как мать, — вздохнула Нажават. — Золотая была женщина. Все несчастья, которые посылала ей судьба, принимала без стона и слез.
— Пусть будет так, — согласились женщины.
— Зубаржат! Зубаржат! Зубаржат! — трижды произнесла Нажават в ушко ребенка.
Через день умер от тифа отец девочки. У нее остались две сестры, которых она помнит уже взрослыми и всегда насмехающимися над ней.
Зубаржат подняла крышку с эмалированной кастрюли, взяла еще кусочек хлеба, сорвала с него корку и стала жевать. «Чем же Шарип похож на Мажида? Не знаю, но я сразу вспомнила его, посмотрев на этого парня. То ли голосом напомнил его, то ли улыбкой… Правду говорят, что настоящая любовь приходит один только раз. После того как умер Мажид, остыло сердце, не знала душа ни боли, ни радости».
В памяти Зубаржат оживает горный аул. Вот она бежит в горы в ситцевом платье и цветастом, как луг, гурмендо. На ней черные бархатные чувяки, вышитые золотыми нитками. Темно-синее небо словно под тяжестью серебряных бус-звезд, рассыпанных по нему, опустилось низко-низко и почти касается снежных вершин. Звезды искрятся и манят к себе, отражая синеву и золото снега. Девушка бежит по тропинке-спирали и останавливается, только когда под ногами скользит камешек. Камешек уносит за собой еще несколько. Этот шум сначала пугает ее, а потом успокаивает. Ей любопытно, добегут ли камни до ущелья. Она не помнит, сколько холмов и вершин оставила позади, помнит только, как бешено забилось в груди сердце, когда она увидела дорогу Шураса нух — дорогу из Шура. Она вела в сторону училища, где учился ее возлюбленный Мажид. В тот день Мажид должен был приехать. Тогда в ее волосах сверкала утренняя роса, выплаканная небом, а солнечный гребень причесывал их…
Зубаржат издали увидела машину. Вот Мажид выпрыгивает из кузова и стоит на месте, приложив руку козырьком ко лбу, смотрит на Зубаржат. Она машет ему своим гурмендо. Ветер развевает платок. Мажид устремляется навстречу, точно воин к знамени, точно молодой орел в страстном порыве. А она, размахивая платком, бежит к нему, не чувствуя под собой земли, и мечтает прямо на бегу броситься ему на грудь. Но когда расстояние между ними становится совсем маленьким, Зубаржат застывает на месте. И тогда Мажид протягивает к ней руки… В его глазах тонут солнце, реки, горные вершины; в них отражается счастливое лицо девушки. Качается под ногами земля и наклоняется небесный свод.
— Горы, принимайте меня в свои владения! — кричит он, и эхо повторяет: «Горы-ы-ы!..»
…— Тетя Зубаржат, о чем ты задумалась? Лучше скажи, что тебе налить? — спросил Шарип. — А тебе, дорогая, чай и молоко, — нежно обнял он жену.
— Мне по-солдатски, — очнулась от воспоминаний Зубаржат.
— Хорошо, и я с сухим вином не дружу. Мы с тобой, тетя, оба солдаты, — Шарип разлил водку в стопки.
— Не забывайте, что я — будущий врач, — вставила Саидат, — и если я не служила в армии, как ты, то это не значит, что со мной и поговорить нельзя…
— Ну ладно, ладно, берем и тебя в свою компанию! Твое здоровье, тетя Зубаржат! Пусть все добро, что отдало людям твое сердце, умножится вдесятеро и вернется к тебе!