— Может, хоть он добьется своего, — вздохнул Ахмади и добавил совсем тихо: — А глаза? Чьи у него глаза?
— И глаза твои. Ничего он не взял от меня. Все, как есть, твое.
— Спасибо тебе, Аймисей, — голос Ахмади дрогнул. — Если бы не ты… — И он отвернулся, не договорив…
— Вай, Аминат, ты дожила до счастливого дня: твой внук вырос, стал мужчиной и идет служить в армию. Это ли не счастье? Поздравляю тебя, — и Патасултан, появившись в воротах с куском сала, завернутым в чистую белую тряпочку, обняла поспешившую ей навстречу Аминат.
— Вот как надо провожать в армию! — ахнула Патимат, восхищенно озирая большой двор, уставленный столами со всевозможным угощением.
— Дорогие мои сестры, родные мои, — растрогалась польщенная Аминат, — и вам желаю дожить до того дня, когда пригласите гостей на проводы своих внуков. Пусть они честно служат родине. Дай бог, чтобы они служили под солнечным небом!
— Только бы не было войны! — проговорили женщины.
— Ну что же вы стоите, присаживайтесь к столу, будьте здесь хозяевами, — снова оживилась Аминат, оправившись от мгновенного острого чувства страха и утраты.
— Вуя, и кто это пустил сплетню, будто Аминат сама ходила к военкому и просила, чтобы ее внука не брали в армию? — прошептала Патасултан своей соседке за столом, доярке Савдат.
— И чего только не плетут о нашей сестре, — вздохнула Савдат, однако с готовностью включаясь в разговор. — Недаром говорят: легче найти необъезженного коня, чем неоклеветанную женщину.
— Мужчины из рода Байсунгуровых всегда первые уходят в бой, — робко вставила Патимат, усаживаясь на табуретку и аккуратно расправляя на коленях платье.
А в это время за другим столом, где сидели семеро юношей, семеро призывников, шел совсем другой разговор. Там звучали юные голоса. То и дело слышались взрывы смеха. Парни передавали друг другу какой-то рисунок и весело обсуждали его, бросая взгляды то на Машида, краснеющего, как девица на выданье, то на соседний стол, где щебетали девушки. И среди них та самая, что была изображена на ватмане с кувшином на плече и глазами, опущенными долу.
Этот набросок Машид сделал в самом начале зимы, когда выпал первый снег и он по этому нежному и хрупкому снежку отправился с этюдником в горы, где неожиданно встретил Мугминат и где между ними произошел выразительный диалог.
«Ты почему всегда такая грустная?» — спросил Машид.
«Не знаю», — печально ответила Мугминат.
«А почему ты в школе все время плачешь?»
«Это из-за тригонометрии», — призналась девушка.
«Остановись! Не двигайся! — закричал Машид, до глубины души тронутый ее наивностью. — Я сейчас тебя нарисую».
«Не надо, — слабо запротестовала Мугминат, однако не двигаясь с места, — мне пора идти, а то мама будет ругаться».
«Ну, пожалуйста! — взмолился Машид, входя в творческий азарт. — Я сам все объясню твоей матери». — И он, кидая торопливые, острые взгляды то на девушку, то на лист ватмана, стал быстро-быстро набрасывать первые штрихи.
Время от времени он давал девушке полезные указания:
«Подними выше кувшин. Опусти голову. Подвинься чуть вправо. Не напрягайся. Стой так, будто меня здесь нет».
Машид запечатлел и ее юный облик, и ледяные цепи гор, и дрожащий прозрачный воздух, и даже нежные трепетные снежинки. И хотя с тех пор они больше ни разу не разговаривали, Машид, встречая ее, всякий раз испытывал сильное волнение.
Этот рисунок и рассматривала сейчас молодежь, делая свои замечания, вынося свой приговор.
Потом рисунок перешел на другой стол, где сидели женщины. И там началось еще более горячее обсуждение.
— Вуя, да у него золотые руки! — воскликнула Савдат.
— И золотая душа! — подтвердила Патимат.
— Сегодня мы провожаем в армию не простого парня, а большого художника.
— И чтобы такого художника не приняли в училище… — подлила масла в огонь Патасултан.
— То-то и обидно, — подхватила Аминат, не чувствуя подвоха. — Если бы мой внук не умел рисовать, я бы сама сказала: «Спасибо, что не приняли, — из дровосека ювелира не выйдет». Но ведь его провалили, да, да, провалили… — все более распалялась Аминат.
Тут Аймисей подошла к мужу и незаметно ущипнула его за руку.
— Друзья! — поняв ее сигнал, поднялся Ахмади. — Мы здесь собрались не затем, чтобы обсуждать способности Машида, а для того, чтобы отметить день, когда сыновья становятся взрослыми. Раньше у нас в ауле таким днем считался день, когда отец начинал строить сыну дом, в котором юноша совьет свое собственное гнездо. Но времена меняются. Теперь наши сыновья взрослеют гораздо раньше. Если родина призывает своего сына в армию, значит, он уже вырос настолько, чтобы стать ее защитником. И поэтому в нашем ауле Струна возник новый обычай — считать этот день днем, когда взрослеют сыновья.