Аминат отбросила спицы и, задыхаясь, бросилась ей навстречу.
И чем больше приближались они друг к другу, тем заметнее становился белый треугольник в руке Саадат.
— Письмо?! — еще издали выдохнула Аминат, и слезы брызнули у нее из глаз.
— От Байсунгура! — радостно сообщила Саадат.
А со всех сторон, размахивая руками, спотыкаясь и падая, к ним уже спешили, женщины.
В этот вечер, в первый раз за последний месяц, в сакле Аминат весело горел очаг. На потрескивающем огне варилась сушеная колбаса. А вокруг, подперев щеки руками, сидели почти все женщины аула и в который уж раз слушали, как Хамиз читала письмо.
Байсунгур ни словом не обмолвился о том, как трудно и опасно там, на войне. Весело и шутливо писал он о своих боевых друзьях, о походной жизни, справлялся о новостях в ауле и выражал надежду, что к осени они разобьют немцев и вернутся домой.
Это письмо всех приободрило. Женщины повеселели, заговорили разом. В комнате, еще недавно мертвенно-тихой, словно в доме покойник, зазвучали шутки и смех.
И только одно немного беспокоило женщин: почему Байсунгур ничего не пишет об их мужьях и сыновьях? Ведь все они были твердо уверены, что мужчины из аула Струна и там, на фронте, воюют бок о бок. Если бы им сказали, что их отправили на разные фронты, они бы очень удивились и, возможно, даже не поверили.
Теперь, после этого письма, жизнь в ауле Струна пошла веселее. А там, вслед за первой ласточкой, подоспели и остальные. Редкий день обходился без вестей с фронта. И все они были такими добрыми и обнадеживающими, что женщины окончательно ободрились и решили, что эта война не такое уж страшное дело, как они думали.
Вскоре Аминат стала получать письма и от сыновей. Чаще всех писал Ахмади. Он сообщал, что учится на летчика, что вот-вот ему доверят самолет, и тогда он обязательно сделает круг над аулом, а потом уже полетит на фронт бить фашистов.
Аминат совсем воспрянула духом и то и дело говорила с гордостью:
— Как бросит на меня тень птица или услышу какой-нибудь гул, так сразу задираю голову в небо, все думаю — это мой Ахмади летит.
По этому случаю Аминат так и ходила теперь с высоко поднятой головой, отчего вид у нее стал неприступно гордый.
А время между тем уже клонилось к осени. Скоро выводить отары на зимние пастбища. Однако все надеялись, что мужчины уже вернутся к этому времени и сами поведут отары. Но теплые сухие дни уступили место дождливым, все реже выглядывало солнце, все холоднее и рассеяннее становились его лучи, а мужчины не возвращались. Даже письма почему-то стали приходить все реже и реже. И как-то Аминат, оставив на пастбище свою отару и бурку, спустилась в аул, чтобы поделиться своей тревогой с Умужат:
— Чует мое сердце, вот-вот выпадет снег. Тогда отарам конец.
— Да, ты права, — подтвердила Умужат. — Надо собираться в дорогу. Ведь все силы бросили на хлеб, тоже нельзя было оставлять в поле…
— Твои не пишут? — спросила Аминат. Она с болью отметила, как осунулась и побледнела подруга за эти последние дни, и изо всех сил пыталась убедить себя, что это из-за осенней горячки.
Умужат покачала головой:
— Они у меня в пехоте. Говорят, там труднее всего.
— И мой Аминтаза в пехоте, — уныло сказала Аминат.
— Ну ладно, оставим хабары, — вдруг решительно произнесла Умужат. — Ты давай готовься в дорогу. А меня вызывают в район. — Она сняла с гвоздя кнут и с легкостью молодого джигита хлестнула кнутом по своим сапогам.
Аминат только сейчас заметила, что и одета она по-мужски: старые брюки-галифе заправлены в сапоги, черная фуфайка туго перетянута кожаным ремнем от брюк. И лишь серый шерстяной платок на голове выдавал в ней женщину. «Сколько в ней мужества и силы! — подумала Аминат. — Ведь у нее только один сын, и тот на фронте. А она никогда не хнычет, не жалуется, — наоборот, других подбадривает. У меня вон четверо сыновей, если с одним…» Но мысль эта, даже еще не оформившаяся в слова, так испугала Аминат, что она тут же оборвала себя, чтобы даже тень от тени этой мысли не закралась в душу.
Тем временем Умужат подошла к своему коню и, отвязывая поводья, сказала:
— Ай да конь у меня! Представляешь, сам знает, куда меня везти и около какого дома останавливаться. Не конь, а человек. Ну что, поехали, дружище! — И она похлопала коня по гладкому коричневому крупу. — Эй, Аминат! — крикнула она, уже отъехав от ворот. — Возьми побольше чеснока и лука, пригодится.