На годекане Шапи обычно выбирал самый высокий камень и потому чувствовал себя равным среди равных. За рулем машины он тоже не ощущал своей ущербности — ведь когда человек сидит, не видно, какой у него рост. А вот стоять рядом с Узлипат, задирать голову, чтобы увидеть ее лицо, — это было для Шапи истинным мучением.
«Не буду вставать, когда она войдет, — решил Шапи, — зачем лишний раз показывать ей свой рост».
И тут же вскочил, потому что в проеме дверей, улыбаясь как ясный день, остановилась Узлипат. В опущенной руке она держала потускневший кувшин.
— Вот, Шапи, это кувшин еще моей прапрапрабабушки. Смотри, какой он неуклюжий. — Узлипат рассмеялась, закидывая голову; при этом нежно задрожала ямочка на ее белой шее. — Я хочу, чтобы ты сделал из него высокий, стройный, красивый кувшин.
— Но в твоем высоком кувшине воды будет помещаться втрое меньше, чем в этом, — сказал Шапи, больше задетый за живое словом «высокий». — Дело ведь не в росте, а в том, что внутри. Ты со мной согласна?
— Да, Шапи.
— Виноградный куст невысок, а какие на нем ягоды! Они прозрачные, как душа доброго человека. Ты со мной согласна?
— Да, Шапи.
— Есть книги с нарядными, красивыми обложками. А читать их скучно. Ты согласна со мной?
— Да, Шапи.
— Посмотри на поле зрелого хлеба. Все выше поднимается стебель с пустым колосом. А тяжелый, полный колос гнется к земле. Так же и деревья. Чем больше плодов, тем ниже ветка. Только бесплодные тянутся в небо. Ты со мной согласна?
— Нет, Шапи. По-твоему выходит, что все мужчины высокого роста пустоцветы.
И Узлипат, тряхнув головой, круто повернулась и выбежала из лудильни.
«Обиделась за своего Башира, — подумал юноша, вертя в руках принесенный ею кувшин. — И зачем я все это говорил? Все равно ее будет привлекать внешняя красота. Вот и кувшин принесла переделать, чтобы стал высоким и стройным. А не знает того, что это из-за нее я стал лудильщиком».
В тот день, когда Шапи нечаянно подслушал, как девчонки издеваются над его запиской, он ушел из аула, чтобы больше туда не возвращаться. Если Узлипат могла отдать на осмеяние его письмо — его нежность, его верность, его желание служить ей всю жизнь, — значит, на свете нет ни правды, ни добра, ни справедливости. А если это так, зачем учить уроки, ходить в школу, умываться по утрам… Только жалость к бабушке еще удерживала его в этом мире…
Шапи шел и шел, не замечая дороги. Незаметно наступила ночь. Горячие звезды освещали ему путь. Но вот и они исчезли за тучами. Стало так темно, что нога, ступающая на ощупь, вполне могла угодить в пропасть.
Вершины и ущелья, небо и земля слились в один клубок, все в природе стихло, словно прислушиваясь. Потеплел и уплотнился воздух. И вдруг небо прорезала молния, тяжело ухнул гром, и целые потоки воды пролились с неба. Шапи бросился бежать. Но спрятаться было некуда. Не прошло и минуты, как с него уже ручьями текла вода.
И вдруг в этой хлещущей, захлебывающейся водой мгле мелькнул огонек. И Шапи побежал к нему. Но огонек, казавшийся совсем близким, все отдалялся. Только на рассвете, когда посветлело небо и утихнул дождь, незадачливый путник, промокнув до нитки, добрался наконец до заветного огонька.
Это оказалась старая мельница. Не та, которая мелет муку, а та, что обрабатывает льняные семена, из которых горцы готовят урбеч.
Давно уже ветряные мельницы, в которых горцы мололи муку, заменили электрическими. А эта осталась еще от дедовских времен.
Шапи, дрожа от холода, подошел к деревянной двери, покрытой множеством трещин, как сетью морщин, и потянул на себя металлический крюк, до блеска отполированный тысячами рук, что за долгую жизнь мельницы прикасались к нему. Но дверь не поддалась. Однако ровный стук мельничных жерновов говорил о том, что там кто-то есть. Видно, дверь была заперта изнутри. Тогда Шапи осторожно постучал, и тотчас на пороге появился старик. Был он маленький, настоящий карлик, но с большой окладистой бородой. Словно гном из сказки.
— Дедушка, — сказал Шапи, — я заблудился и попал под дождь. Можно мне войти?
— Конечно, сынок. Пусть твоя нога, что ступит на этот порог, знает только счастливые тропы, — и старик отступил, пропуская мальчика. — Как тебя зовут? — спросил он, когда Шапи уже вошел в помещение и с любопытством осматривался вокруг: ведь такую старинную мельницу он видел впервые.