— Нет, моя жизнь, — грустно отвечала Аймисей, — сейчас уже поздний вечер, и облако улеглось на грудь скалы. Оно, наверное, устало ждать тебя и уснуло.
…Уже звезды гроздьями нависали над горами, как зрелые плоды дерева-великана, раскинувшего свои могучие ветви над всей округой, когда они остановились на развилке двух тропинок.
— Ахмади, — попросила Аймисей, — пойдем сначала к нам. Ведь я не была дома с самого начала войны.
Так и вошли они в аул, обнявшись, под одной шинелью, хранимые силой и глубиной своего чувства, ибо на свете есть что-то такое, что бережет любящих.
— Вот дом дяди Кебеда, — отметила Аймисей, вглядываясь в темноту. — И ворота новые, — значит, жив…
С болью оглядела она дом тети Хажар, обветшалый, поникший, со сломанной жердью, свисающей с крыши, с перекошенными воротами на ржавом замке.
Еще три шага, шаг, и за поворотом будет ее дом…
— Свет! — вскрикнула Аймисей. — Во всех окнах свет! Ахмади, ты видишь… — и… осеклась.
Отстранившись, он стоял неподвижно, подняв к звездам бледное жесткое лицо.
— Прости меня, — бросилась к нему Аймисей.
— Во всех окнах свет, — безжизненно повторил он. — Я рад, я очень рад…
Но даже это не могло омрачить ее счастья. Она рассмеялась и, как в детстве, ударила растопыренными пальцами по свежей глине забора, нового, только что обмазанного, и ее сильная рука глубоко ушла в мягкую податливость глины. А это было хорошей приметой. В горах считают, что отпечаток руки на свежей глине оберегает дом от болезней и несчастий.
Аймисей схватила Ахмади за руку и потащила его за собой. Но так как на ступеньках крыльца он замешкался, она бросила его руку и побежала одна.
В горах не принято запирать двери; Аймисей с бьющимся сердцем толкнула ее, и… запах чесночной подливы, смешанный с горьковатым запахом дыма от тлеющих кизяков, ударил ей в лицо — родные, ни с чем не сравнимые запахи дома, детства, родины…
Никем не замеченная, Аймисей прислонилась к косяку двери и закрыла глаза.
— Опять тебя в председатели прочат. Как же ты без ноги будешь лазить по горам? — услышала она голос матери, и сладкая дрожь от звуков этого родного голоса прошла по ее телу.
— А много ты теперь найдешь таких, чтобы с руками и с ногами, — отвечал дедушка Хирач. — Ничего, справится, была бы голова…
— Пусть поступает как знает, — примирительно сказала мать.
Аймисей не могла больше выдержать.
— Мама! — крикнула она, и брезентовый вещмешок с тяжелым стуком упал на пол.
— Вабабай! — Женщина выронила дуршлаг, которым она в это время вылавливала из казана хинкал.
От блюда поднимался горячий пар, и потому она не могла разглядеть вошедшую.
— Мама! — повторила Аймисей и обняла мать. С болью она ощутила в своих руках легкое, как бы усохшее тело, увидела седые волосы, рассыпающиеся из-под черного платка.
— Кто это? — тревожно спросил Хирач, завозившись на своей шубе, где он сидел и курил кальян.
И уже отец, встав с табуретки, придвинутой к очагу, опираясь на костыль, спешил ей навстречу.
— Кто-то пришел? — беспокойно переспрашивал Хирач.
— Это я, дедушка!
— Доченька моя, ты жива! Иди сюда скорее, — и старик протянул к ней сухие дрожащие руки. — Дай, доченька, хоть потрогаю тебя, какая ты стала. Я вот уже второй год ничего не вижу.
— Родные мои! Любимые! Как я рада, что вы все живы, — плача повторяла Аймисей, бросаясь то к одному, то к другому.
— Вай, а это кто? — вскрикнула мать Аймисей, первой увидевшая Ахмади. — Родненький, проходи, что же ты стоишь на пороге.
— Это сын Байсунгура из аула Струна, — сказала Аймисей, беря за руку Ахмади и подводя его к отцу. — Мы вместе учились в школе. — И, замявшись, проговорила как бы невзначай: — Он мой муж.
— Муж? — насторожилась мать Аймисей.
Она бросила на Ахмади тот единственный, тот материнский, тот самый пытливый взгляд, от которого не укрывается ничего (хорошо, что Ахмади не мог видеть этого взгляда), и, все поняв, разрыдалась.
Но, желая скрыть причину своих слез, она заговорила о другом. Но это другое болело и кровоточило еще сильнее:
— Доченька моя, остался наш дом без одного крыла. Нет больше твоего брата.
Аймисей обняла мать и тоже заплакала. Так они сидели рядышком, обнявшись, словно став одним существом, безутешным в своем горе, пока отец Аймисей не прикрикнул на них:
— Ну, хватит, слезами сына не вернешь. У нас хоть двое вернулись с фронта. А оглянись вокруг, на другие семьи… — И, сев возле Ахмади, добавил: — Вот он заменит нам сына.